Происходило все это, между тем, в восьмидесятые годы, в период расцвета строгого реализма. Она восхищалась великими мастерами своего времени и никогда не помышляла о том, что в сочинениях можно было пользоваться языком, отличным от их языка. Со своей стороны, она больше любила романтиков, но романтизм был мертв, а она не была человеком, собиравшимся вновь возродить его формы и выразительные средства. Хотя ее голова и была переполнена историями о привидениях и бешеной страсти, прекрасных дамах и жаждущих приключений кавалерах, она пыталась писать обо всем этом спокойной реалистической прозой. Она не была особенно прозорлива. Другой бы сразу увидел, что невозможное невозможно.
Однажды она, однако, написала две маленькие главы в другой манере. Одна из них была сценкой на кладбище Свартшё, в другой речь шла о старом философе, дядюшке Эберхарде, и его исповедях в безверии. Она написала их больше в шутку, со многими ахами и охами, почти рифмованной прозой. И тут она заметила, что писать так у нее получалось. Тут приходило вдохновение, она это чувствовала. Но когда эти обе маленькие главы были готовы, она их отложила. Они ведь писались только в шутку. Нельзя же было написать целую книгу в таком стиле!
Но сказка, пожалуй, ждала уже достаточно долго. Она наверняка, как и в тот раз, когда отправляла девушку по белу свету, подумала: «Я вновь должна послать этой слепой великое желание, которое откроет ей глаза».
Такое желание охватило ее в результате того, что усадьбу, в которой она выросла, продали. Тогда она поехала в дом своего детства, чтобы еще раз взглянуть на него, прежде чем им завладеют чужие люди.
Вечером накануне того дня, когда она уезжала оттуда, чтобы, может быть, уже никогда больше не увидеть это дорогое ей место, она решила покориться и писать книгу по-своему, сообразуясь со своими слабыми силами. Шедевра из книги, как она на то надеялась, не получится. Это будет книга, над которой люди скорее всего посмеются, но она все равно ее напишет. Напишет ее для самой себя, чтобы спасти для себя то, что она еще может спасти от своего дома: милые старые истории, радостный покой беззаботных дней и прекрасный вид с длинным озером и мерцающими серебристыми холмами.
Но ей, надеявшейся, что она все же однажды сможет выучиться и написать книгу, которую захотят прочесть, казалось теперь, будто она отказалась от главной мечты своей жизни. Это была самая тяжелая жертва из тех, что ей доводилось приносить.
Двумя неделями позже она вновь была у себя дома в Ландскруне и села за письменный стол. Она начала писать, еще не зная точно, что из этого выйдет, зная лишь, что не будет бояться сочных выражений, восклицаний и откровенных вопросов. Не будет она бояться и целиком отдаться своей наивности и мечтам. И как только она это решила, перо заходило само собой. От этого у нее просто голова шла кругом, она была вне себя от восторга. Вот это называется писать! Вещи и мысли, ей незнакомые, или, вернее сказать, такие, о существовании которых в собственной голове она и не догадывалась, так и рвались сами на бумагу. Страницы заполнялись со скоростью, о которой она никогда даже и не мечтала. То, над чем ей раньше приходилось работать месяцами, да нет, годами, удавалось ей теперь за каких-нибудь несколько часов. В этот вечер она написала рассказ о путешествии молодой графини по льду через озеро Лёвен и о наводнении в Экебю.
Следующим вечером она сочинила ту сцену, в которой страдающий подагрой прапорщик Рутгер фон Эрнеклу пытался подняться с постели, чтобы танцевать качучу, а следующим вечером появилась на свет история о пожилой даме, отправившейся навестить скупого пастора из Брубю.
Теперь она точно знала, что в этой манере могла написать книгу, но столь же уверена она была и в том, что ни у кого не хватит терпения эту книгу прочесть.
Между тем не так уж много глав написалось вот так, на одном дыхании. Большинство глав требовало долгой работы, а писать она могла лишь урывками, по вечерам. За полгода, считая с того дня, когда она отдалась во власть романтизма, было написано около дюжины глав. Можно было предположить, что целиком книга будет готова через три или четыре года.
Весной 1890 года журнал «Идун» объявил конкурс на лучшую новеллу, объемом около ста печатных страниц. Победителя ждала премия.
Это было выходом для сказки, которая хотела быть рассказанной всему свету. И, наверное, именно сказка подтолкнула ее сестру убедить девушку использовать этот случай. Наконец появилась возможность узнать, было ли написанное так уж плохо. Если бы премия была получена, то выигрыш означал бы очень многое. Если же нет, то все бы для нее всего лишь осталось, как прежде.