За свою жизнь я подарил неблагодарному миру семь томов поэзии; они разделили судьбу всякого истинно гениального творения — безвестность и презрение. И не из-за того, что в их содержании можно было обнаружить те или иные нелепости; каковы бы ни были их недочеты, ни один рецензент пока не отваживался их критиковать. Таковы факты.
Единственное мое произведение, возбудившее в свете хоть какой-то шум, было сонетом, адресованным одному из членов муниципалитета Магглтона-кум-Суилсайд по случаю его избрания мэром этого города. Сонет широко ходил по рукам и некоторое время вызывал многочисленные разговоры; и хотя его герой в силу типичной неразвитости ума не сумел оценить по достоинству содержащиеся в стихотворении тонкие комплименты и, по правде говоря, отзывался о нем скорее невежливо, я склонен думать, что мое творение обладало всеми признаками великого произведения. Заключительная строфа была добавлена по совету одного друга, который уверил меня в необходимости завершить мысль. Я прислушался к его зрелому суждению.
«Когда беда рвала плоды скорбей
В разбитом царстве безнадежных дней,
Иллюзий мрак ловил лучи извне,
Чтоб пробудить росток в гнилом зерне;
Когда монархи, измельчав душой,
Посыпались, пропав во тьме ночной,
Была пята убийства гнетом плеч,
Дымился кровью ненасытный меч;
В тот час ты власть являл нам не вотще
(Коль час такой мы зрели вообще);
В тот час к тебе взывают неспроста
Уста мои и лучшие уста,
И люди ждут героя своего —
В такой вот час, не ранее того!»
Альфред Теннисон, конечно, поэт-лауреат 2 [2], и не мне обсуждать его притязания на этот высокий титул, но вот я все думаю, что если бы только правительство выступило в то время непредвзято и объявило всеобщий конкурс, предложив кандидатам для проверки их способностей какую-нибудь задачу (скажем, «Пилюли здоровья от Фремптона, акростих»), то результат мог бы оказаться совершенно иным.
Но вернемся к нашим баранам (как совершенно неромантично выражаются наши благородные союзники 3 [3]) и к мастеровому с Грейт Уотлс-стрит. Он вышел из маленького магазинчика — ну и топорно тот был сколочен, впридачу чрезвычайно обветшал и вообще выглядел жалко! Что же я увидел такого, из чего можно было бы заключить, что в моем существовании наступает великая эпоха? Читатель, я увидел вывеску!
Да. На этой ржавой вывеске, одним-единственным шурупом привинченной к потрескавшейся стене и ужасно скрипевшей, была надпись, от которой всего меня с головы до пят охватило необычное возбуждение. «Simon Lubkin. Dealer in Romancement» 4 [4].
Была пятница, четвертое июня, половина пятого дня.
Я перечитал эту надпись трижды, затем достал записную книжку и не сходя с места все списал; тем временем мастеровой таращился на меня с глубочайшим и (как я тогда подумал) уважительным удивлением.
Я повернулся к мастеровому и вступил с ним в разговор. Проходившие с той поры годы страданий все глубже выжигали эту сцену на моем корчившемся в муках сердце, так что я в состоянии повторить всю беседу слово за словом.
Может быть, мы с мастеровым (был мой первый вопрос) родственные души?
Мастеровой понятия не имел.
Знал ли он (сказано с дрожащим ударением) смысл этой восхитительной надписи на вывеске?
А то нет, — мастеровой все прекрасно знал.
Не согласился бы мастеровой (невзирая на внезапность приглашения) сделать перерыв и заглянуть в ближайшую пивную, чтобы потолковать более свободно?
Нет, мастеровой от рюмочки не отказался бы. Совсем напротив.
(Перерыв вылился в бренди с водой на двоих и продолжение разговора.)
Хорошо ли продается товар, особенно здесь, среди простонародья?
Мастеровой бросил на спрашивающего взгляд добродушного сострадания; да, товар продается хорошо, простонародье и покупает.
А почему бы к надписи не присовокупить «Новизну»? (Это был критический момент: я задавал свой вопрос с трепетом.)
Неплохая мысль, счел мастеровой.
А что, мастеровой один разрабатывал эту золотую жилу, или еще кто-нибудь имел в этой области серьезное дело?
Мастеровой бы таких пустил по ветру, никого больше не было.
А для чего такой товар можно употребить? (Я выговорил вопрос задыхаясь — от возбуждения у меня почти отнялась речь.)
С его помощью можно скреплять вместе почти все на свете, полагал мастеровой, и делать прочным, как камень.
Это заявление понять было трудно. Я некоторое время поразмышлял над ним, а затем нерешительно сказал: «Похоже, вы имеете в виду, что он служит для соединения порванных нитей человеческой судьбы? Или, скажем, для наделения сумасбродных плодов буйного воображения своего рода жизненной реальностью?»
2
Так называлась должность придворного поэта, на которую назначали за незаурядный талант и литературные заслуги. В обязанности поэта-лауреата входило сочинять стихи на события придворной жизни и по торжественным случаям. В свое время поэтом-лауреатом был, например, Вальтер Скотт.
3
Имеется в виду — союзники по так называемой Восточной (Крымской) войне. Рассказ написан в 1856 году; мирный договор между Российской империей и союзными державами был подписан в этом же году, в марте.