(Вообще-то, наверное, менеджер и сам знал, только не хотел, чтобы его зал игральных автоматов назывался, как бар с караоке.)
Но уже в самом начале шестого класса старая дружба дала трещину, потому что Дэйв послал на фиг нашу круговерть светской жизни у игральных автоматов Сохо – ради союза с Нилом Котари.
Когда один из самых близких друзей посылает тебя куда подальше и от твоей общественной жизни остаются одни ошметки, – это уже плохо. Но если мне кто и был по-настоящему противен, так это Нил Котари. Такойкозел. До четвертого класса его звали Анил, он был тощий и робкий, а потом внезапно занялся бодибилдингом, сменил имя и стал тусоваться с регбистами. Их доверие он завоевывал так. Ездил в школу вместе со Школьным Зверем и сопровождал его в ближайший магазин на углу. Там Нил покупал какие-то сласти, а потом орал: “Фуууууууууу, как тут воняет! Чем это тут воняет? Ты чувствуешь? Это что, пакистанцем воняет? Фуууууу!”
Определить расовую принадлежность самого Нила Школьный Зверь был не в состоянии, и после недели походов в газетные киоски Кингсбери репутация Нила замерла на отметке “неплохой типчик”, и он превратился в мальчика на побегушках при команде – чуть ли не первый азиат, влившийся в их ряды.
Мой приятель Дэйв, напротив, с регбистами не тусовался и все боролся за место на территории неплохих типчиков. Но он довольно неплохо ладил с Нилом еще в те дни, когда тот был индийцем, и сумел вновь завоевать его доверие, став главным школьным специалистом по хип-хопу. Вместе с еще одним парнем по имени Эрик – в шестнадцать лет тот уже лысел, а после пятого класса чуть не вылетел из школы, когда его застукали со словарем Коллинза на коленях во время экзамена по немецкому, – так вот, теперь они втроем все обеденные перерывы проводили в пансионе Дженнингза, декламируя стихи Гроссмейстера Флэша<Американский рэп-музыкант, диджей (наст, имя Джозеф Сэддлер, р. 1958)>, читая труды о граффити в метро и упражняясь в верчении на головах.
Трудно припомнить зрелище более печальное: два недоразвитых еврея и один бывший азиат сидят в классе закрытой частной школы “зеленого пояса”, притворяются черными детьми из гетто, а у самих все волосы в мастике для пола. И все же вот до чего докатился мой друг Дэйв. Весь пятый класс он ухитрялся вести двойную жизнь: днем – гангста-рэппер, вечером – приличный белый мальчик, которому нечем заняться, кроме электронных игр. Но в шестом классе все же послал меня на фиг и стал полноценным негритосом.
Трое семнадцатилетних парней в кино по субботам – унылое зрелище. Двое – просто унизительное. К концу первого семестра шестого класса уровень моей общественной жизни достиг низшей отметки. Полагаю, этот рекорд не будет побит лет до восьмидесяти.
А где же был Барри? Вообще-то в то время я по-прежнему совсем с ним не общался за пределами школы. Он не сочетался с остальными моими друзьями. На самом деле, не считая меня, он, видимо, вообще ни с кем в школе не сочетался. Существовал вроде как особняком. То ли взрослее, то ли младше всех остальных. Честно сказать, не знаю.
Мне же это было безразлично. Мы всегда замечательно ладили. Не глубоко, но и не так уж поверхностно, – мы просто были одного поля ягода. Что странно: ведь раз он так отличался от всех остальных, а я думал, что ничем от них не отличаюсь, то что же это выходит, если я – совсем как он? Может, мы оба с ними не сочетаемся... Или у меня опять паранойя? Самое странное: чем больше мы общались, тем менее сексуальными становились наши отношения. Вы мне не верите, да?
Так оно и было, клянусь. Поначалу все было ужасно запутано. Я все время нервничал, что кто-нибудь заметит, как я на него пялюсь. Но когда ты с кем-то вдвоем, вполне естественно на этого кого-то смотреть, – а как только смотреть на Барри стало естественно, мне уже не нужно было смотреть на него слишком много,от чего в первую очередь и возникали проблемы. Так что чем больше времени мы проводили наедине, тем больше ослабевало сексуальное напряжение.
Вне школы мы все так же не виделись. Но наши автобусные разговоры утром и вечером постепенно помогли нам по-настоящему узнать друг друга. Если честно, говорил в основном я, так что Барри, наверное, узнал обо мне гораздо больше, чем я о нем. Да если вдуматься, я вообще почти ничего о нем не узнал. Он был очень скрытен. Но мы все равно много болтали, и ощущение было такое, будто мы знаем друг о друге все. Ну, кроме того, что я не мог ему рассказать. А поскольку он тоже мало что выдавал... Ох, я не знаю – мы просто стали близкими друзьями. Поверьте мне – так все и случилось.
Что приятно, эгоизм и соперничество, развалившие не одну мою школьную дружбу, в наши диалоги с Барри не влезали никогда. В его манере говорить было что-то такое, от чего возникало чувство, будто можешь задать любой вопрос, даже глупый, и он не засмеется, не осудит, а очень постарается дать прямой ответ. Весьма необычно для школы, где спрашиваешь, который час, – и тебя тут же опускают.
В результате дружба с Барри была мне крайне полезна: я понял, что могу наконец унизиться, собраться с духом и задать кучу вопросов, – до этого я всю дорогу из кожи вон лез, притворяясь, что знаю ответы.
Самая очевидная тема активно обсуждалась в январе и феврале 1987-го:
– Барри?
– А?
– А секс – какой?
– Гм... ох... э... Приятный.
– Насколько приятный?
– Гм... очень приятный.
– Блин, я уж думаю... Это просто?
– Просто научиться или просто заниматься?
– Черт! Хороший вопрос. Черт! Никогда об этом не думал. Э... и то и другое, наверное.
– Ну, видишь ли, зависит от многого. В первый раз немножко хитро, а потом совсем никаких проблем. А когда знаешь как... ну, если партнерша симпатичная, облажаться невозможно.
– Ага, понятно. Замечательно. Понятно. А бывают какие-нибудь упражнения – делать, чтобы в первый раз было попроще?
– Например?
– Ну, я, к примеру, слышал, что молочная бутылка с печеночным фаршем – совсем как вагина. Это правда?
– Не знаю. Никогда не совал член в молочную бутылку с печеночным фаршем.
– Я совал. Очень приятно.
– Что? Ты трахал молочную бутылку с печеночным фаршем?
– Да. Ну, как бы.
– Что значит – как бы?
– Ну, я не смог кончить. И поэтому немного нервничаю. Боюсь, что и в женщине не смогу кончить.
– Понятно. Я бы на твоем месте не нервничал. Уверяю тебя, женщины гораздо приятнее молочных бутылок.
– Черт. Да, ты прав. Какой я идиот. Ты прав. Не надо мне нервничать. Господи, да я только и делаю, что нервничаю.
– Может, если тебе кажется, что тебя не привлекают женщины, стоит подумать о сексе с мужчиной?
– ЧТО?! ЧТО?! ИДИ ТЫ... ИДИ В ЖОПУ!.. МУДАК ПОГАНЫЙ!.. ЧЕРТ!.. ИДИ ТЫ! О чем ты говоришь? Я этого не говорил! Иди в жопу! Я вообще этого не говорил, кретин чертов.
– Хорошо, хорошо. Расслабься. Совершенно не из-за чего так возбуждаться. Просто сказал, вот и все.
– Так вот и нечего.
– О господи – ну вот гомофобия-то зачем?
– Это не гомофобия. Просто я – не какой-нибудь пидор гребаный, вот и все.
– Ты так переживаешь. У тебя явно проблема.
– У меня нет проблем. Это ты об этом заговорил. Это за тебя надо переживать.
– Переживать?
– Да, Барри, переживать. Ты же об этом сказал – откуда у тебя такая мысль взялась вообще?
– От дяди. – Что?
– От дяди. Он гей.
– О черт! Ты знаком с геем.
– Знаком. И он очень хороший.
– Э-э-э, хех – так это у тебя в генах.
– Ох, Марк, я тебя умоляю. Не будь таким мудаком.
– Нет, это ты не будь таким мудаком.
– Ты мудак.
– Нет, это ты мудак.