— Я могу оставить флаг у себя, — предложил Иэн. — Подниму, когда закончится дождь, и сниму после уроков.
— Я бы предпочла, чтобы за флаг по-прежнему отвечал класс мистера Брабанта. А сейчас, Иэн, садись на место. Хватит беспорядков на сегодня.
Иэн проклинал себя за то, что потерял время, катаясь на веревке. Этот необдуманный порыв лишил его шанса заполучить новую привилегию — хотя он и предполагал, что мисс Лоуд в любом случае побоялась бы идти против мистера Брабанта.
Послышался первый звонок, и Иэн схватился за поручни, чтобы остановить карусель. Одного из мальчиков, которые крутились на ней, похоже, тошнило. Иэн усмехнулся и снова раскрутил карусель.
— Десять центов за остановку, — обратился он к мальчику, тот беспомощно кивнул. Иэн уперся ногой в землю, и карусель резко остановилась.
Радуясь тому, что наконец-то отделались от Иэна, четвероклассники бросились к школе, чтобы занять место в шеренге у входа. Только один несчастный остался стоять перед Иэном, с опущенными плечами и поникшей головой.
— Гони деньги, — сказал Иэн.
Мальчик поежился, не поднимая глаз.
— У меня нет.
— Раньше надо было думать, когда сидел на карусели. — Иэн подступил вплотную к нему. — Залезай обратно. Буду крутить тебя, пока тебе не станет плохо.
— Я… я завтра заплачу. Честно.
— Завтра не годится. Надо сегодня. Чего там у тебя есть? Конфеты?
Мальчик в знак отрицания мотнул головой.
— Бейсбольные карточки?
Тот снова отрицательно потряс головой.
— Ну хоть что-нибудь есть?
Опять то же самое.
Иэн порылся в своей мысленной картотеке, которую собрал, всматриваясь и вслушиваясь во все, что происходит вокруг.
— У тебя есть «хот вилс»[9], гони красный «камаро».
Иэн угадал, мальчик начал шарить по карманам.
— Вот, у меня есть пять центов. Я тебе отдам их сейчас, а остальное завтра или после обеда. Я могу сбегать домой в обед и взять еще пять центов.
Но Иэн уже направлялся к холщовой сумке для учебников, которую мальчик повесил на забор несколько минут назад, когда катание на карусели казалось невинным развлечением перед уроками. Иэн вытащил низкую спортивную машинку с огромными колесами, которая как раз уместилась на ладони. Она даже блестела, как новенькая, — видимо, совсем недавнее приобретение. Когда Иэн клал машинку в карман, то услышал, как мальчик пробормотал ему в спину:
— Болван.
Иэн достал машинку из кармана, бросил на землю и наступил на нее. Колеса отскочили, дверцы хрустнули, крыша вмялась, краска с капота осыпалась.
— Опачки, — сказал Иэн и пошел прочь.
Через минуту он уже бранил себя за то, что поддался вспышке гнева и уничтожил зазря хорошую вещь, как будто ему не случалось слышать в свой адрес словечки и похлеще. Зато какое наслаждение было видеть это выражение на лице малыша — которому поплохело куда больше, чем на карусели.
В течение всего разговора Иэн не выпускал из вида новичка, который топтался в конце двора. Теперь Иэн свернул и направился прямиком к новенькому. К черненькому. Он был очень черный. Во время одной из своих информационных разведок Иэн узнал, что в шестой класс скоро придет новый ученик, но он упустил столь важную деталь, как цвет кожи. Иэн внутренне содрогнулся, когда подошел ближе и разглядел черную кожу, черные глаза, капельки пота, поблескивающие в коротко подстриженных, прилегающих к черепу волосах. «Будь начеку, — подумал он, — держи друзей близко, а врагов еще ближе». Эти слова любил повторять его отец.
— Когда звенит звонок, все должны построиться, — сказал Иэн. — Вон там. Ты будешь в классе мистера Брабанта.
— Спасибо. — Новенький кивнул.
От того, как новенький произнес это единственное слово — решительно, даже самоуверенно, с иностранным акцентом, от того, как он шел, чтобы встать в строй — словно этот двор знаком и принадлежит ему, уже только от этого у Иэна кишки свело в приступе ярости.
— Черт!
Это Род подкрался, как дворняжка. Маленький и юркий, с темными патлами до плеч. Стоило ему попсиховать, и щеки у него становились пунцовые. Как сейчас.
— Черт, что тут за херня вообще?
Закадычный друг Иэна вечно чертыхался и сквернословил, очевидно полагая, что это делает его круче. Сам Иэн никогда не сквернословил. Отец с помощью ремня давно объяснил ему, что сквернословить — исключительно отцовская прерогатива.
Иэн терпел Рода уже много лет, но ни в коей мере не считал своим другом, хотя слышал, что Род называет себя его лучшим другом, как принято у девчонок. Для Иэна Род был всего лишь подручным, он помогал поддерживать власть во дворе и стоял на стреме, пока Иэн устраивал пари, вымогал деньги у малышей или мучил их забавы ради. Участь у Рода была самая незавидная, хозяин презирал его не меньше, чем другие. Род был слабый, жалкий, вечно ноющий. Вот и сейчас он ныл: