Наш дом - станция «Буденновская» - аккурат между улицами Большая Садовая и Пушкинская, в паре километров от реки Дон. Станция тут неглубокая, крохотная и чрезвычайно опасная. Подземные токсичные воды то и дело стараются растворить нас, будто бумажку в стакане, а тварям, лезущим из глубин законсервированных шахт-аппендиксов нет счета. Нас выживают, нас жрут, нас выгоняют. Природа понемногу берет свое. Она не спешит, не форсирует события, она просто медленно и планомерно душит все человеческое, все светлое, что осталось от поколений, заставших голубое небо и чистые реки. Совсем скоро настанет миг, когда среди забитых, чумазых жителей станции останутся лишь местные - рожденные тут, под землей. Вот тогда и станет вопрос ребром: идти наверх, чтобы сцепиться с зубастым миром, или же осесть раз и навсегда в ямах и клоаках, забаррикадироваться и запечататься сургучом и сталью, цепляясь за призрачный шанс прожить свой век в тишине - без тварей и вылазок наружу. Зуб даю, что второй вариант однажды победит, и то, что заведется под землей, уже нельзя будет назвать человеком.
Я сидел на рельсе, вырезая на дощечке ножом свое имя.
Василий.
Ожидание меня терзало, оно выжигало на душе безжизненную пепельную пустыню. Та суета, что творилась на станции за моей спиной, в один миг мне опостылела, стала противной и мерзкой до тошноты. Людишки, будто слепые муравьи, перетаскивали с места на место корзины грибов, выращивали костлявых свиней, а детвора - немытая и бледная - играла с гильзами посреди путей. Дети подземелья не боятся поездов. Они их попросту никогда не видели. Я когда-то был одним из них.
Я, что было силы, зажмурился: пространство вокруг шумело, грохотало, цокало, звенело, с потолка же капало, и меня это ужасно раздражало. Этот звук просто сводил с ума. В такие минуты мне казалось, что еще час, еще немного, и я зубами прогрызу путь наверх, как та камнеройка, лишь бы оказаться отсюда подальше. Скорее бы подальше от этих баб, от которых разит, как от вшивых псов, от этих алкашей, что гонят самогонку и упиваются вечерами вусмерть, от этих пузатых мужиков, что возомнили себя лихими скотоводами и земледельцами. Какая, черт возьми, ирония - зваться земледельцем, схоронившись на десятки метров под землей.
Ванька Череда уселся рядом:
- Не бойся, в первом рейде новички никогда не гибнут. Всегда возвращаются домой.
- А я не боюсь, - улыбнулся я ему в ответ. - Я жду.
- Рурка проснулся, пора, - подмигнул мне товарищ. - Пошли к начальнику.
Я бросил дощечку прямо себе под ноги. Больше она меня не интересовала.
Я не боялся, но у меня безбожно тряслись колени, а в животе творилось что-то невообразимое. Один лишний запах, одно движение, и меня вывернет наизнанку себе на ботинки.
«Мне просто жизненно необходим глоток свежего воздуха» - подумал я про себя. И промолчал, осознав, что любое неосторожное слово может на корню похоронить мое участие в рейде.
Обогнав Ваньку, я ввалился в комнату с ОЗК...
Через час мы уже стояли перед вторыми воротами, за которыми скрывался недружелюбный, постъядерный город, а тяжеленные бронированные створки за спиной смыкались с противным удручающим скрежетом.
- Эти открываются вручную, - пробурчал сквозь маску Ванька и махнул в мою сторону. - По часовой.
- Угу, - я не нашелся, что ответить, и ухватился за рычаг.
- Замыкает Ванька, - сказал дядя Андрей, как только шестерни механизма утихли, а Рурка уже ушел на несколько метров вперед.
- Как выбираемся, двигаемся по Пушкинской до проспекта Ворошиловского, - сказал мне Ванька сквозь противогаз, подойдя почти вплотную. Потом слегка двинул прикладом автомата в плечо и подмигнул.
Понял, двигаю за дядей Андреем.
- Под ноги смотрите, придурки, - пробасил тот.
У нас с Ванькой были одинаковые противогазы с огромными стеклами трапециевидной формы. Обтюратор из тонкой резины приятно щекотал лицо при каждом повороте головы. Явно же, что размер не мой: на голову какого-нибудь здоровяка было бы в самый раз. Но мне не до жиру. Пока выходили из станции, я старался слушать и смотреть, вращая головой на все триста шестьдесят.
«Небо, небо, где же ты?»
Никто не ждал в засаде с этой стороны. Ступени, что вели из станции на поверхность, казались относительно целыми, чего нельзя было сказать об эскалаторе: там будто кто-то специально выдрал их через одну, а оставшиеся обдал кислотой, растворившей железо, словно пластмассу.
- Сверху раньше капало, - подсказал мне Ванька и махнул лучом по потолку. Там, среди бетонных плит и перекрытий, зияло множество мелких дыр, светящихся изнутри ровных зеленым светом.
- Химарь, - обернулся к нам дядя Андрей. - Пожрало даже внизу на пару метров.