-Ты, чего так напрягся, Колюнька? - с улыбкой спросил отец. - Сонь я пошёл, у меня третий выход сегодня, приду не раньше двенадцати. - это он уже с мамой разговаривает.
Не могу отвести от него взгляд, и шевельнутся, не могу, вообще ничего не могу сделать. Сейчас ЭТО случиться!!! Папа с улыбкой поворачивается ко мне и неожиданно протягивает в мою сторону правую руку. Между большим и указательным пальцами, зажат плоский ключ от английского замка, острием, направленный мне в район живота. Мой рот уже открыт для вопля, но звуки застряли где-то в горле.
-А вот, я тебе сейчас, животик открою,- отец, широко улыбаясь, произносит эту дикую фразу, вероятно, чрезвычайно довольный своей шуткой. В этот момент ступор спадает, и я начинаю двигаться, делая большой шаг назад. Одновременно я испускаю дикий вопль, который услышат не только наши соседи, но и жильцы соседних домов. Мгновением позже пятка левой ноги, которой я шагнул назад, упирается в деревянную ступеньку, на которой стоит бак с бельём и останавливается. Но тело, набравшее инерцию, продолжает движение назад и долетает до бака. Если бы крышка бака была плотно закрыта ничего страшного, скорее всего, не произошло бы. Ну, обжёг бы чуть-чуть попу и то не факт, я не голый же там ходил. На мне была рубашка, короткие штанишки, чулки. Колготок тогда не было и девчонки и мальчишки носили длинные чулки, и специальный пояс с резинками, чтобы те не спадали. Такая вот детская мода унисекс. К сожалению, крышка на баке, была чуть сдвинута в сторону, и когда я попой вперёд долетел до неё, легко слетела. В тот же миг, ноги подлетели вверх, подбитые ступенькой и я, почти всем телом, оказался в рассоле из грязной воды, щёлока и хозяйственного мыла, кипевшего всего пару минут назад. Как ни странно, сознания, я не потерял. Хотя до сих пор об этом жалею. От боли дыхание перехватило, кричать не получалось, только хрипеть и стонать. Зато кричали родители, правда смысл, того что они кричали, до меня не доходил. Кричали, прибежавшие на крики, соседи. Смысл их криков странным образом иногда выделялся из общего шума.
-Нужно раздеть его. Снимайте всё с него, немедленно- Прасковья Никитична старейший житель нашей квартиры. В семьдесят восьмом, заехав к родителям, жил я уже отдельно, с удивлением узнал, что тихая Прасковья Никитична с мужем Иваном Данилычем, члены Компартии, аж с восемнадцатого года. Дело было в майские праздники. Я, с удовольствием поев, салата и пирогов, болтал с мамой на всякие неважные темы. Как вдруг, она упомянула, что позавчера, Прасковья Никитична сломала ногу, упав со стула, когда меняла перегоревшую пятнадцати ватную лампочку. Теперь лежит и стонет, потому что в больницу её, скорая не повезла. Дескать, чего её лечить, в девяносто не выздоравливают. Будучи в прекрасном расположении духа, и помня всё хорошее от стариков. Захожу к ним, в знакомую с детства, полу пустую комнату. Круглый стол, три венских стула, металлическая кровать с никелированными шарами на спинках, да абажур из китайского шёлка, похоже ещё дореволюционный, вот и вся обстановка двадцати метровой комнаты. Ах да, в углу притаился, комод на четыре ящика, а на стене висит, старое зеркало, с порченой временем амальгамой. Иван Данилычь сидит на стуле и невнятно бурчит себе под нос. Пытаюсь расспросить его об обстоятельствах несчастного случая, он же в ответ суёт мне в руку два партбилета, свой и жены. Смотрю на стаж и не верю своим глазам, дата вступления: январь тысяча девятьсот восемнадцатого года. Взносы уплачены по сегодняшний день. О - ФИ - ГЕТЬ!!! Шестьдесят лет партийного стажа. Старикам за девяносто, а они не забывают платить парт взносы вовремя! Чтоб я так жил! Прасковья Никитична тихо стонет на кровати. Выхожу в коридор к общему телефону. Через, ноль девять, узнаю номер дежурного Киевского райкома партии. И через минуту, разговариваю с дежурным. Тот, сначала, долго не мог понять, почему я звоню ему, а не в скорую помощь. Пришлось объяснять, и про партбилеты, и про врачей скорой, сэкономивших народные деньги, за счёт старой большевички. Попросив меня, ”повисеть” на телефоне и уважительно поинтересовавшись, как ко мне обращаться и представившись Петром Иванычем, он по другому аппарату вставил пистон начальнику смены скорой. Я всё прекрасно слышал, микрофон в его телефоне был чувствительный, а голос он, как и выражения, не сдерживал. Так что я узнал место будущей службы мудака дежурного скорой: жопа. Но на карте этот город искать не стал. Потом мы, некоторое время, просто выясняли мои взгляды, на страну и жизнь людей в ней. Минут через пять пришлось прерваться, приехала первая скорая. Впустив врачей в дом, попытался вернуться к разговору, но не тут-то было, прибыла вторая бригада. Как раз та, что накануне, не повезла старушку в больницу. В дом я их впустил, и пока они препирались с первоприбывшими, у кого больше прав на больную, сообщил, внутренне злорадствуя, о них Петру Иванычу. Тот немедленно потребовал врача второй бригады к аппарату. Вот тут я не слышал, что именно он говорил проштрафившемуся медику. Но по лицу эскулапа, точнее по скорости смены его цвета от бордово-красного до снежно-белого, легко понял, что тот остро осознаёт свою не правоту, и может быть даже, так больше не будет. От этого увлекательного зрелища, меня отвлекла, третья скорая, которая правда своих прав на больную предъявлять не стала. Узнав от меня, что они уже третьи, и явно лишние, быстро уехали. К моему возвращению, бедный доктор, освоил зелёные оттенки спектра. Телефонную трубку, он, явно пытался задушить, и будь трубка сделана из современного пластика, а не старинного и очень твёрдого эбонита, ему бы это сделать удалось. Тут из комнаты стариков, вышел доктор первой бригады.