Новиков знал и помнил Карамзина. Он прочел пятый и седьмой томы его сочинений, вышедшие в 1804 году, и угадал, что под именем Мелодора автор изобразил самого себя, а в образе Филалета — своего друга Петрова. Новиков не согласился с тем, что он называл философией Карамзина, потому что нашел в ней «более пылкости воображения и увлекания в царство возможностей, нежели основательности…» Он писал автору:
«Молодой Филалет со стоической холодностью философствует, а философия холодная мне не нравится; истинная философия, кажется мне, должна быть огненна, ибо она небесного происхождения; однако, любезнейший мой, не забывайте, что с вами говорит идиот, не знающий никаких языков, не читавший никаких школьных философов, они никогда не лезли в мою голову: это странность, однако истинно было так, но о сем в другое время».
Эти неосторожные фразы, характерные для величайшей скромности Новикова, почему-то особенно охотно цитировались исследователями, подтверждавшими ими ложный тезис о незнании Новиковым иностранных языков и его необразованности. Слово «идиот», употребленное здесь в смысле «невежда», как будто не противоречит такому пониманию текста письма. На самом же деле, как мы знаем, он переводил с французского и редактировал переводы товарищей, читал иностранные философские книги. Возможно, Новиков не владел разговорным языком и это именно имел в виду. Иначе толковать откровенность Новикова было бы недобросовестно по отношению к нему.
С большой проницательностью говорит Новиков о «холодности» философии персонажа Карамзина, характерной и для самого автора. Признание равноправности чувств бедных и богатых людей, крестьян и помещиков, уравнение сословий перед алтарем чувства не сопровождалось у Карамзина любовью к обездоленным и желанием поглотать им. Это была умозрительная, отвлеченная любовь, далекая от стремления прийти на помощь несчастным, чем всю жизнь горел Новиков. Его философия была в этом смысле «огненной», она была исполнена пламенной любви к людям.
Таким Новиков оставался и по выходе из тюрьмы, и это составляет главную черту его личности. Мудрено ли, что после своих тягчайших испытаний он не сохранил научной ясности мышления и отдал предпочтение религиозным догматам?! В том же письме Карамзину он утверждает, что «ни больше, ни меньше семи планет быть не может, понеже бог их сотворил только семь и наполнил их силами, каждой приличными». Но вместе с тем дальше он писал, что и «неподвижных звезд быть не может, ибо неоспоримая истина: что не имеет движения, то мертво, понеже жизнь есть движение».
Новиков испытывает недоверие к науке и как бы порицает ее стремление вперед. Он пишет:
«На моем веку во всех науках несколько систем переменилось; да я уверен, что и ныне существующие системы недолго устоят и переменятся в другие новые; нам любезнее всего новое, новое и новое… Химики все прежнее отбросили и наделили нас какими-то газами, то есть пустыми словами, не имеющими ни значения, ни силы. И кто может все их бредни исчислить?..
Древние прекрасно сие изъясняли; они даже в человеке находили извлечение из трех миров и учили, что человек состоит из тела, души и духа. Отсюда произошло то, что они поставляли надпись над дверьми храма: познай себя и пр.».
Архитектор Витберг, создавший проект храма Христа-спасителя в Москве, вместе с профессором Московского университета М. Я. Мудровым посетил Авдотьино после изгнания французов из Москвы. Он высоко ценил Новикова. В записках, составленных под его диктовку Герценом в вятской ссылке (1836–1838), Витберг говорит:
«Новиков, положивший основание новой эре цивилизации России, начавший истинный ход литературы, деятельно неутомимый, муж гениальный, передавший свет Европе и разливший его в глубь России…», — «жертва сильного стремления к благу родины…»
Витберг ожидал увидеть в Авдотьине «стариков строгих и неумолимых». Имя Новикова для лучшей части интеллигентной молодежи начала века сияло ореолом невинного страдания. Строгие его принципы и глубокая религиозность были известны. Не без основания думали, что Новиков продолжает свои масонские упражнения и, может быть, достиг в них высших ступеней. За другом его Гамалеей давно установилась репутация человека почти святой простоты. Суд их был бы нелицеприятен и строг.
Отъехав от Москвы по бронницкой дороге верст семьдесят, Витберг увидел шпиц церкви села Авдотьина, Тихвинского то ж. Деревенька была небольшая и бедная. Витберг не обратил внимания на то, что все дома в ней были каменные.
Вскоре открылись ветхий господский дом и запущенный сад. Все окружающее показывало нужду и отшельничество.
Гости были проведены в приемную комнату на первом этаже, где обыкновенно пила чай и обедала семья хозяина.
Новиков показался Витбергу старым, бледным и болезненным. Однако взор его еще горел и показывал, что он может воспламеняться и любить. Большой открытый лоб, длинные волосы. Серьезный вид смягчался во время разговора и становился очень приятным. Он принял гостей с душевным расположением.
Речь Новикова была увлекательна. Он обладал превосходным даром красноречия. Гамалея говорил мало, резко, но за внешней суровостью крылась любвеобильная, приветливая натура.
— Рад, что вздумали вы навестить старого страдальца и отшельника, — сказал Новиков. — Если привезли свой проект — а я о нем слышал много, — извольте показывать. Витберг развернул чертежи и принялся объяснять идею храма и архитектурное исполнение.
Новиков слушал внимательно, хвалил — в репликах его чувствовался любитель изящного. Выслушав Витберга и осмотрев чертежи, он посоветовал отбросить некоторые частности, украшения, чтобы сильнее подчеркнуть главную мысль и заставить чище звучать основную идею.
— Если необходим наружный храм, — говорил Витберг, — все камни его должны быть проникнуты общей идеей, а внутренний смысл нужно суметь вложить в каждую форму.
— Весьма несправедливо думают, — ответил Новиков, — будто наружные дарования, науки, художества препятствуют внутреннему возвышению человека. У кого есть талант, тот обязан быть верным своему призванию. Вообще поэзия и искусства, эти сестры, отнюдь не мешают, но способствуют внутреннему развитию. Пусть всякий исполняет свое. Необходима совокупность трудов и усилий всех людей — и тогда будет воздвигнут настоящий храм из целого мира. И поэтому познание самого себя есть важнейшее познание. Оно покажет нам, с чистым ли побуждением избирает душа занятие или нет. И мы нуждаемся в опыте других — они могут предостеречь, отстранить горькие испытания.
Новиков был полон пламенных и живых идей, по словам Витберга Гамалея не соглашался с ним, он полагал, что «наружные занятия» могут принести в жертву «высшее», отвлечь человека, занять его суетными мирскими помыслами.
В кратких словах Новиков изложил Витбергу свою историю. Он работал с друзьями на пользу образования в России. Успехи Типографической компании вызвали зависть и привлекли общее внимание. Свое желание разрушить успешно начатое дело враги его подкрепили подозрениями насчет избрания Павла протектором компании, то есть обвинили в преследовании политических видов. Клевета достигла цели — Новиков попал в крепость. Лишь после смерти Екатерины II он возвратился в Авдотьино.
Этим старикам чужда была праздность. Гамалея переводил с немецкого и латинского языков религиозные книги, Новиков читал, кое-что записывал, занимался переплетом книг. В его библиотеке стояло полсотни томов, собственноручно им переплетенных.
— Вот сколько труда мною положено, — сказал он Витбергу. — Но с искренней скорбью вижу, что некому завещать все это, некому передать мысли для завершения начатого.
Витберг провел в Авдотьине несколько дней и после приезжал еще дважды. Новиков согласился позировать ему для портрета, и Витберг написал его. Гамалея же наотрез отказался.