— Встань же, — сказала Елизавета, — а то я буду сердиться.
Екатерина повиновалась.
— Бог свидетель, как я плакала о тебе, когда ты заболела по приезде в Россию. Если бы я тебя не любила, я отпустила бы тебя в то время.
Императрица оправдывается перед ней!
Екатерина принялась благодарить государыню, уверяя, что ее доброта превосходит все на свете. Однако тут же получила острую дамскую шпильку от собеседницы.
— Ты чрезвычайно горда. Вспомни, как однажды в летнем дворце я подошла к тебе и спросила, не болит ли у тебя шея. Ты мне едва поклонилась, конечно, из гордости.
— Боже мой! Это было четыре года назад! Неужели ваше величество помнит этот случай! Чем же я могу гордиться перед вами?
— Ты воображаешь, что нет на свете человека умнее тебя, — сказала императрица и отошла к Петру Федоровичу и Александру Шувалову. Они громким шепотом начали говорить Елизавете в оба уха. Екатерина услышала фразу мужа: «Чрезвычайно зла и чересчур много о себе думает», — и громко ответила ему:
— Я рада сказать в присутствии ее величества, что действительно очень зла против тех, которые советуют вам делать несправедливости.
— Ваше величество, — залопотал Петр, — видите сами, какая она.
Елизавета знала цену своему наследнику и в записках Разумовскому именовала его «проклятый мой племянник». Подойдя к Екатерине в упор, она сказала:
— Ты мешаешься во многие дела, которые до тебя не касаются. Я не смела этого делать во времена императрицы Анны. Как ты могла посылать приказания фельдмаршалу Апраксину?
Долгим кружным путем подходила Елизавета к главной теме разговора и, наконец, добралась до нее. Политическая интрига — вот в чем была соль!
Екатерина, ломая руки, клялась, что никаких приказаний она Апраксину и не думала пересылать, что ее обвиняют напрасно.
Императрица, глядя на нее, невольно вспомнила свой последний разговор с российской правительницей Анной Леопольдовной. Тогда она сама тоже все отрицала и заставила поверить себе. Неужели перед нею стоит женщина, которую нужно бояться? Счастье, что догадались арестовать Бестужева! Вдвоем они были бы очень опасны. Да в придачу к ним Апраксин — глуп, вороват, ленив, но ведь в его руках армия.
— Как ты можешь отпираться, когда твои письма лежат на моем туалете? — презрительно сказала Елизавета.
— Ах! — воскликнула Екатерина. — В самом деле, я трижды писала Апраксину, зная, что мне вообще запрещено посылать письма кому бы то ни было. Но ведь это были обычные поздравления, и лишь в одном письме я просила фельдмаршала аккуратно выполнять ваши приказания и вовсе не давала ему своих.
— Бестужев говорит, что писем твоих было много.
— Если Бестужев говорит это, он лжет.
— Посмотрим, — сердито сказала Елизавета. Разговор возбудил в ней беспокойство. — Бестужев обличает тебя, и я велю его пытать.
Угроза не испугала Екатерину. Она видела, что императрица точными сведениями не располагает.
— Как угодно будет вашему величеству. Так или иначе я писала Апраксину только три письма и содержание их вам ведомо.
Наступила пауза. Воспользовавшись ею, Петр Федорович бросился на Екатерину со своими упреками. Он болтал вздор, не замечая хмурого взгляда императрицы, повторяя, что согласен отпустить Екатерину, но не может жить один, что ему придется снова жениться и он знает, кого ему следует взять и кто будет лучше гордячки Екатерины.
Александр Шувалов переглянулся с императрицей. Было очевидно, что Петр говорит о Елизавете Воронцовой и что он вряд ли мог выбрать более неудачную обстановку для своей болтовни. Выдвижения Воронцовых во главе с Романом Михайловичем, отцом фаворитки великого князя, Шуваловы допустить не могли и не хотели. Думая очернить Екатерину, Петр спасал ее.
Екатерина спокойно защищалась от бессвязных нападок мужа. Императрица снова убедилась, как нескладны речи ее племянника, и оценила выдержку Екатерины. Она подошла к ней и вполголоса сказала:
— У меня много еще о чем говорить с тобой, но сейчас не могу, вы еще больше рассоритесь.
— Мне крайняя нужда открыть вам мою душу и сердце, — шепотом отвечала Екатерина.
Она твердо знала, что грозу удалось отвратить, и легкой походкой вышла из комнаты вслед за мужем.
2
Между тем война с Пруссией продолжалась. Союзники — Австрия, Швеция, Франция, Россия — были недовольны друг другом, не рисковали деньгами и солдатами. Фридрих, отлично осведомленный о раздорах в стане противника, искусно лавировал и находил пути к спасению. Частные цели, которые преследовались каждым союзником, мешали достижению общей — разгрому Фридриха II.
Русская армия одержала ряд блистательных побед над пруссаками, побывала в Берлине, казалось, конец войны близок.
Однако ратный труд русских солдат и военачальников стал напрасным. Императрица Елизавета Петровна 25 декабря 1761 года умерла. На трон вступил государь Петр Федорович.
Он поспешил закончить Семилетнюю войну.
Все завоевания России были утеряны.
Жалкий полупьяный недоросль, голштинский прапорщик по кругозору, ненавистник России, фанатично преданный прусскому королю, Петр Федорович менее кого-либо другого подходил для роли российского императора, но волею обстоятельств должен был исполнять ее в течение полугода. Продолжать непристойную комедию власти ему не позволила собственная супруга Екатерина Алексеевна.
Раньше Петр Федорович играл фарфоровыми солдатиками, не жалея разбивать фигурки тех, что назывались убитыми. Ныне пришел ему час играть живыми гвардейцами, командовать маршировкой, парадами, приказывать генералам и публично пить здоровье обожаемого Фридриха II.
Будущий сотрудник новиковских изданий, в ту пору офицер Андрей Тимофеевич Болотов по приезде своем в Петербург наблюдал церемонию вахтпарада при новом императоре и оставил рассказ о ней в своих записках.
Из окна дома, в котором он квартировал, Болотов увидел батальон гвардии, распудренный, одетый в новые кургузые мундиры прусского образца, только что введенные Петром III для русской армии. Перед первым взводом шагал низенький и толстенький старичок с эспантоном — палкой, обозначавшей офицерское достоинство, — и в мундире, унизанном золотыми нашивками, с голубою лентой через плечо — знаком ордена Андрея Первозванного.
— Это что за человек? — спросил Болотов у стоявшего с ним рядом князя Урусова.
— Как, разве вы не узнали? Это князь Никита Юрьевич.
— Никита Юрьевич? Неужели Трубецкой?
— Точно так, — ответил князь.
Болотов удивился.
— Что вы говорите? — воскликнул он. — Господи помилуй! Как же это? Князь Никита Юрьевич был у нас генерал-прокурором и первейшим человеком в государстве. Разве нынче он не тот?
— Он по-прежнему генерал-прокурор, но сверх того недавно пожалован фельдмаршалом.
— Умилосердитесь, государь мой, — сказал Болотов. — Я, как и все, считал его дряхлым стариком, отягощенным болезнию ног. Ведь по этой причине он и во дворец и в Сенат по нескольку недель не ездил.
— О, — отвечал, усмехаясь, Урусов, — это было во время оно, а ныне у нас и больные и здоровые, молодые и старички поднимают ножки, маршируют и так же, как и солдаты, хорошенько месят грязь.
Государь послал к Фридриху II своего любимца Гудовича с уверениями в преданности и дружбе. В ответ Фридрих отправил в Россию полковника Гольца, и этому пруссаку Петр III приказал подготовить проект мирного договора.
Гольц сам не стал ничего писать, тотчас же снесся с Берлином, получил оттуда текст, составленный под диктовку прусского короля, представил Петру III — и документ получил его утверждение.
По мирному договору Фридриху возвращались все земли, занятые в войну русскими полками, Россия и Пруссия заключали между собой союз, обязываясь помогать друг другу при нападении третьей стороны.
Фридрих II находился в самом отчаянном положении, он готов был пожертвовать многим, чтобы спасти хоть что-нибудь из своего королевства, и даже мог отдать России Восточную Пруссию — правда, надеясь при этом поживиться за счет Польши. Ему никогда не снилось, что русский император пренебрежет победами своей армии. Недаром Фридрих после заключения мира так охотно поднимал на торжественных обедах тосты в честь русского императора, приговаривая, что он «не может довольно часто пить столь дражайшее здоровье».