Закинув чашку в посудомоечную машину, я вернулся в комнату, которую мы делили вдвоем вот уже полторы недели. Вещи свои я не вынимал из сумки, поскольку на работу ходил почти в одном и том же, изредка надевая что-либо новое. И только сегодня, поскольку было судебное заседание, пришлось надеть официальный черный костюм. Вот как чувствовал, что он мне понадобится… Почему-то почти все на суде были в черном: и судья, и адвокат, и единственный свидетель, то есть я сам. Да это и неважно.
С сумкой в руках я вышел в коридор и позвал Алексея. Хочу сказать ему кое-что на прощание. Он подошел, но, не успел я и слова вымолвить, как он сам обратился ко мне:
— Мы с тобой если и увидимся еще, то наверняка нескоро. Оставь мне что-нибудь на память.
— Что именно?
— Не знаю. Мелочь какую-нибудь.
Я задумался, но вскоре вспомнил о своем юношеском увлечении оригами. Надеюсь, не забыл еще, как из бумаги сложить хотя бы нехитрого журавлика. Правда, раньше я делал и не такие фигурки: например, существует такой вид оригами, как модульное. Сложно, конечно, из маленьких одинаковых деталей делать фигурки, но интересно. Но сейчас это ни к чему — лучше сделать чего попроще, вроде традиционного журавлика. Я вошел в гостиную и, взяв лист бумаги, сначала вырезал из него квадрат, а потом стал складывать из него задуманную фигурку.
Руки помнили все, хоть и с того момента, как я в последний раз делал оригами, прошло чуть меньше двадцати лет. После того, как я сдал экзамены за девятый класс, мать сказала мне, что надо думать о поступлении в институт, а не складывать бумагу. Она, конечно, была бы рада, если бы я учился в ее институте, но я поступил в другой — Московскую финансово-юридическую академию, мечтая о независимой жизни. Затем я, сам не зная, почему, решил пойти служить в спецназ, хотя мог бы устроиться куда-нибудь в качестве юриста. Конечно, до какого-либо более или менее стоящего звания я дослужиться не успел: судьба привела меня в этот следственный изолятор, где я и остался по сей день. А уходить оттуда мне нельзя — куда мне деваться? В общем, я уже спокойно отношусь к тому, что Сергей на самом деле вовсе не был таким скромным, каким хотел казаться. Ведь я именно из-за осознания этого факта уже почти твердо решил уйти с работы. Так зачем же мне лишаться хорошей должности из-за какого-то негодяя, пусть он даже мой бывший приятель?
Пока я думал обо всем этом, журавлик был уже готов. В детстве я столько их наделал, что мог с закрытыми глазами создать еще одного. Я взял его и вышел из гостиной.
— Красивый, — улыбнулся Алексей, увидев мое творение. — Но почему именно журавлик?
Расскажу ему одну историю, которую слышал очень давно.
— В Японии верят, что тот, кто сложит тысячу бумажных журавликов, получит от судьбы в подарок одно желание – длинную жизнь, излечение от болезни или травмы. Его, то бишь, желание, принесет в клюве журавль. Может, это и бред, но мало ли что случается в жизни… Главное — верить.
По его лицу я понял, что моя история его явно рассмешила.
— Человек сам создает свою судьбу, Саша, а не надеется на какие-то бумажные фигурки! И если он хочет чего-нибудь, то добьется этого сам, и никакой журавль ничего ему в клюве не принесет! — усмехнулся он. — Ты прости меня, конечно, но я не верю в легенды. Если бы верил, то не стал бы тем, кто я есть на данный момент. Ладно, спасибо тебе за подарок… Я провожу тебя до платформы.
За что мне его прощать? Я не обиделся: я же очень хорошо понимаю, что он не такой сентиментальный человек, как я (может быть, если бы я жил так, как он, я бы тоже превратился в скептика — судьба не такая… Уж эта мне судьба! Я действительно фаталист: он был прав, когда так меня назвал).
Конечно, спорить перед расставанием — не комильфо, но что же поделать… Ведь если бы я знал, что все эти древние легенды только вызовут у него смех, так и не стал бы рассказывать эту историю про тысячу бумажных журавликов.
Я забрал сумку с вещами, в последний раз оглянулся на квартиру, где жил около десяти дней — хотелось еще раз посмотреть на свое творение, мирно покоившееся на полке возле входной двери. Мы спустились на первый этаж и вышли из дома. Через несколько минут уже стояли возле лестницы, по которой люди поднимались на платформу «Люберцы-1».
— Я дальше не пойду; иначе мне придется покупать билет.
— Как пожелаешь. А ты что, даже прощаться не будешь?
— Господь с тобой, Саша, что ты говоришь! Иди сюда, — он обнял меня, и мы так стояли около минуты. Народ, должно быть, смотрел на нас как на сумасшедших: в России не принято столь явно выражать эмоции, но нам было все равно. Я же не увижу его больше, если только судьба не занесет меня или в наш районный суд, или в Люберцы. Но это вряд ли произойдет: весь мой каждодневный маршрут — десять минут пешком от следственного изолятора до квартиры… Метро я пользуюсь только тогда, когда куда-нибудь уезжаю: по делам или в гости. Про электрички вообще лучше молчать.
— Счастливо тебе… — я, стараясь не смотреть на него, стал подниматься по лестнице. Долгими одинокими вечерами я буду вспоминать наше расследование и то, как мы в ходе него смогли подружиться. В ответ до меня донеслись его слова прощания.
Купив билет до своей платформы, я сел в электричку. Снова передо мной замелькали знакомые станции — «Ухтомская», «Косино», «Выхино», «Вешняки», «Плющево», «Перово», «Фрезер». И вот наконец моя остановка; я вышел из электрички и направился домой. Как давно я здесь не был… Вернее, не очень давно, но все пережитое за эти дни почти вытеснило из памяти родные места.
Прошел знакомый сквер имени известного партийного деятеля Калинина, где я любил бывать в молодости (я живу в этом районе с восемнадцати лет, когда поступил в институт). Но сейчас мне некогда гулять; только во вторник я сумел выбраться в районный парк — именно в тот день я и осознал, что влюблен в Раису. Однако я отлично понимаю, что она никогда не будет моей женой; а мне бы этого очень хотелось. Бог весть, разведется она с Маликовым или нет. Было бы хорошо, если да — она явно не терпит обмана (Маликов-то ей ничего не сказал о смерти Павлова, из-за которой его лучший друг выбросился из окна… А вообще интересный он человек: решил жениться на другой, так и не отомстив за смерть родителей, жены и детей. Ну вот куда это годится?)
С этими мыслями я и не заметил, как дошел до своего дома — кирпичной шестиэтажки, которой уже шестьдесят лет. Меня всегда удивляло (точнее, с того дня, как я оказался в Люберцах), почему в российской столице дома старше, чем в области? Дом, в котором живет Алексей, выглядит куда лучше, чем мой. Странно это как-то.
Лично я всегда мечтал переехать в какую-либо европейскую страну, но мне постоянно мешало одно простое обстоятельство — отсутствие денег. Моя зарплата — сорок тысяч рублей в месяц: из них три с половиной уходят на квартплату, а там еще платить за Интернет, связь, еду… Короче говоря, о жизни в Европе можно только мечтать (но не во Франции. Мне хочется посетить Италию — неплохая страна, вот разве что там дефицит рабочих мест): миллионными суммами я не обладаю, кредит брать не хочу — потом отдашь больше, чем взял. Никогда не доверял банковским системам. Сплошной развод… впрочем, нашего брата везде обманывают (это я почти обо всех россиянах говорю).
Что-то я задумался совершенно не о том. Об этих проблемах должно думать государство, а не один-единственный человек. Я тряхнул головой, чтобы отвлечься от ненужных размышлений, и вошел в квартиру. Все-таки соскучился по родному дому… В Люберцах я жил очень даже неплохо, но свой дом ничто не заменит.
Квартира встретила меня привычной тишиной, и только Валет, оставив свою обычную важность, бросился ко мне со всех лап. Я подхватил его на руки.
— Привет, мой хороший. Все, никуда я больше на такой долгий срок не поеду… — я, держа на руках кота, прошел в комнату. Но тут раздался звонок в дверь; я едва не уронил Валета и пошел открывать. Это была соседка, которую я попросил следить за Валетом. Я сказал ей, что больше этого делать не надо, забрал у нее дубликат ключей и хотел было дать ей денег за то, что она кормила моего пушистого джентльмена, но она отказалась, чему я очень обрадовался. Все-таки люблю деньги.