— Наверное. Скорее всего, да.
— Все из-за мести. Прямо как три года назад. Тогда ваш начальник Новицкий убил тех троих тоже ради… По-моему, ради семьи своего друга. Вот дурак, — последнюю фразу он пробормотал как бы про себя, но я это услышал и недовольно поморщился.
— Не судите, Виталий Дмитриевич, не судимы будете.
— Я говорю, что думаю. И мнение мое таково: он был дураком. Благородства ему было не занимать. Ему, однако, я этого не говорил. Но вы сами подумайте: если кто-то убил всю твою семью, ты будешь ему мстить, не так ли?
Я закивал.
— Вот видите. А тот его друг расплакался и попросил Новицкого отомстить за его убитую семью. Разве он не дурак?
— Кто именно?
— И тот, и другой.
Его резкие суждения задели меня за живое. Насчет нелестной характеристики, данной им Маликову — с ней я был согласен, но зачем же надо было обзывать Вадима? О мертвых плохо не говорят.
— Вадим не дурак. Просто он восстанавливал справедливость.
— О боже… — Рязанов закатил глаза. — Что вы говорите! Александр Иванович, поймите, что эта ваша справедливость — фикция. Нет ее. У нас в России главное — деньги и связи. Так всегда было и будет дальше.
— А вы циничный, — я понимал, что он говорит совершенно правильно, но такая резкость опять покоробила меня. Денег у меня нет, зато есть связи в суде и полиции. Но я не одобряю таких слов начальника нашей ФСИН. Хотя раньше я бы согласился с ним.
— Я вам повторю вашу же фразу: не осуждайте, не осуждены будете. И, кстати, мы что-то увлеклись. Так зачем вы приехали сюда? Сообщить о самоубийстве одного из ваших заключенных?
— Хотел попросить, чтобы вы меня не увольняли.
— Пусть так. Статью за халатность я вам шить не буду. Оставайтесь на своей должности, но помните: еще один подобный случай — и вы вылетите отсюда. До свидания.
Словно гора с плеч… Я вышел из его кабинета; на лице невольно появилась улыбка. Да, теперь я не допущу этого. Больше никаких непредвиденных случаев: все будут ходить по стойке «смирно»… И сотрудники, и зэки. Честное слово, или, как любил говорить покойный Сергей, «вот вам крест». Пока не знаю, что я сделаю. Знаю лишь одно — больше такого не повторится, и я горы сверну, лишь бы сохранить свою должность, поскольку мне некуда деться. Я мог бы стать юристом, но мне этого не хочется: здесь я руководитель, и это мне нравится. Да, я немного эгоист, но кто же не без греха? Хоть и мало здесь платят, но я отсюда не уйду. Конечно, нельзя заранее предугадать, как сложится жизнь… Все может быть. Вероятно, я и сменю работу…
Пока я добирался до центрального кольца, пока доехал до «Шоссе Энтузиастов», а затем до «Авиамоторной», времени прошло уже больше часа.
— Послушайте, товарищ начальник, — на входе в здание следственного изолятора стоял тот самый молодой охранник, который обнаружил тело Сергея. Пришедший в себя после обморока, он выглядел уже значительно лучше: бледность и дрожь в руках куда-то испарились, но он все же был чем-то напуган. — Нас не будут опрашивать об этом случае?
— Нет, — успокоил я его. — Рязанов все знает. Я только что от него. Камера Шевченко пуста? — «вертухай» кивнул и ответил:
— Его недавно из морга привезли. Наумов с другими ребятами закопал его на нашем кладбище.
Еще одна хорошая новость за весь день… Так ему и надо, насильнику и садисту! Даже после смерти остался в тюрьме. Как в США: там сажают на сто лет и даже больше! Российским судам надо бы перенять такую практику и применять ее в исключительных случаях…
После короткой беседы с охранником я вернулся к себе в кабинет и невольно задумался о том, что мне сказал Виталий Дмитриевич. Почему он грозился уволить меня? Этот случай не идет ни в какое сравнение с тем, который произошел три года назад.
Да, я в последнее время часто думаю об этом. Смерть той троицы плотно засела у меня в мозгу и не уходит оттуда. Март две тысячи четырнадцатого года стал для всех наших сотрудников довольно напряженным. Я вспомнил, как по просьбе бывшего начальника сказал всем, чтобы они поддержали его бредовую версию о причине расстрела Лиановского и тех двоих. Вадим и сам не отрицал, что придумал не самую удачную отмазку. Он тогда сказал так:
— Что за идиотская версия? Никто этому не поверит.
Сказал он это себе под нос, но я расслышал эту фразу и сначала не придал ей значения. Я тогда не знал, что на самом деле означают его слова…
Но это неважно. Я говорю об этом только потому, что мне хочется сравнить прошлое с настоящим. Моя вина гораздо меньше, чем у Вадима. Я никого не убил, и ни за что на свете не пойду на такой поступок. А Рязанов отчитал меня как мальчишку. С моей-то стороны было довольно по-детски идти раскаиваться в своей ошибке к вышестоящему лицу. Так что Виталий Дмитриевич, может быть, и правильно поступил со мной, как с маленьким мальчиком…
Где-то в 18.30 я вернулся домой и думать об этом больше не стал. Ответ на мой недавний вопрос лежал на поверхности, и его мне дал сам начальник ФСИН: всему причиной деньги и связи. Денег у меня нет, и поэтому очевидно, что я вряд ли бы смог откупиться от наказания за свою промашку.
========== Нежданная исповедь ==========
Иногда мне начинает казаться, что я до такой степени погружаюсь в работу, что еще чуть-чуть — и я сойду с ума. Особенно это проявилось после того, как я вместе с охранником обнаружил в петле Сергея. Это зрелище я не забуду никогда, и оно будет мне сниться в кошмарах… Он, весь исхудавший после своей голодовки, висит под потолком с посиневшим лицом, у двери лежит без сознания молоденький охранник… Короче, жуткая картина.
Ночью я долго думал о том, почему он это сделал. Хоть он и оказался редкостной тварью, но мне даже стало жаль его. Все-таки вместе учились и нормально общались… Замкнутый он был, но иногда его тянуло поговорить.
Однако моя жалость к нему быстро испарилась — что я, из ума выжил? Как можно сочувствовать такому человеку? Не считал девушек за людей, избивал неизвестно за что мальчишку моложе его на десять лет (получается, в то время Смолин учился только в первом-втором классе…). Так всю ночь во мне боролись два чувства — жалость к погибшему и здравый смысл. Победило второе.
А утром я почему-то проснулся на полчаса раньше, чем обычно, и решил прогуляться. Валет еще спал; я насыпал корм в его миску и, одевшись, вышел из дома.
Я прошел почти по всему району, но не успел я добраться до здания своего СИЗО, как увидел проходивших мимо Раису и Маликова, которые о чем-то разговаривали. В груди словно что-то перевернулось, от волнения к лицу прилила кровь. Господи, как же давно я ее не видел, мою дорогую и любимую красавицу… С того самого дня, как забрел в наш парк возле Екатерининского дворца. Стараясь ничем себя не выдать, я потихоньку пошел за ними и по дороге слышал весь их разговор.
— Рая, зачем тебе это? Неужели ты больше не любишь меня? — Маликов явно нервничал и боялся утвердительного ответа со стороны жены.
— Ты сам знаешь, Володя, что нам с тобой не по пути, — спокойно заявила Раиса. — Скажи мне, пожалуйста, если бы со мной что-то случилось, стал бы ты меня спасать?
Маликов закивал, но ее это абсолютно не тронуло: она лишь недоверчиво усмехнулась и покачала головой.
— Что же ты своих родителей, детей и первую жену не спас из лап жестокого убийцы?
— То дело вышло из-под контроля… Я не думал, что все так получится… — стал оправдываться Маликов. Раиса презрительно посмотрела на него и — я не ожидал от нее, умной и утонченной девушки, такого поступка — ударила его по лицу. Владимир не стал материться или кричать на нее, а опустил виноватый взгляд в землю.
— «Не думал»! — передразнила мужа Раиса. — Как ты мог не подумать о самых близких тебе людях? Почему ты мне об этом не сказал раньше, в тот день, когда со мной познакомился? Почему не показал мне предсмертную записку Новицкого?! Знаешь ли ты, что сломал ему всю жизнь из-за своего слабого характера? Он рассказывал нам с тобой в Ницце, что они пережили с Алексеем Дмитриевичем по твоей вине! И, между прочим, на его счету уже восемь убийств!