Андрейка весь до ушей осветился хорошей, доброй улыбкой.
— Еще бы! Такую, как моя Любаша, весь свет обойди — не сыщешь.
— Согласен, — подкрутил свои усы казак. — Ладная у тебя девка. Что стан, что коса, что очи. За подобною на край света пойдешь, не только до Черкасского городка на плоту.
Утром четвертого дня плот был готов, а в сумерках они отплыли. Жена Сергея Наталья дала им на дорогу кусок сала с хлебом, яичек и кринку молока. Вечер был теплый, и Любаша решила остаться на плоту в одном белом платье. Другое, грубошерстное, но теплое, она уложила в коробок, куда вошло все ее нехитрое имущество и дарованная провизия. Хозяйка поцеловала Любашу и мелкими движениями перекрестила Андрея. Сергей давал им последние наставления. Обратив на одного только парня строго-внимательные глаза, он неспешно излагал свои мысли:
— Ты думаешь, по какой причине Митрий Бакалдин так быстро тебя пожалел? Все оттого, что сам он беглый от помещика и зарок такой дал, что всякому, кто из крепостных будет бежать на Дон, всегда поможет. Вот и табакерку дал тебе от этого.
— Я сразу понял, — вздохнул Андрейка.
— А теперь замри и одного меня слушай, — строго перебил его казак. — Вот что я буду гутарить. Как только до Черкасского острова доберетесь, первым делом разведите костер и до утра как-нибудь перебейтесь. Комарье там злое, однако ж зад тебе не сгрызет. Утром прямиком идите, и но куда-нибудь, а в войсковую канцелярию. И не к какому-нибудь писаришке в лапы, а к самому войсковому атаману Матвею Ивановичу Платову. Может случиться, напустит он на себя неприступный вид, раскричится да сапожищами затопает, но ты, парень, от этого не дрейфь и тыла ему не показывай, а бейся на своем и про судьбину свою как можно больше сказывай. И Любаша твоя пусть поболе слезок отирает для видимости. У нашего героя сердце отходчивое.
Якушев крепко обнял Сергея.
— Благодарствую сердечно. Второго в жизни вижу казака и, кроме добра, ничего от этого не имею.
— Ну и хватка же у тебя, — усмехнулся Сергей. — Чисто по-медвежьи берешь. В любой казачьей баталии пригодился бы. Ну, прощевай, однако же. Попутного ветра в твой парус.
Сергей разулся, засучил по колено штанины и столкнул плот. Андрейка взмахнул веслами, не очень ловко ударил ими по воде, обрызгав засмеявшуюся Любашу.
— Э-ей! — закричал казак с берега. — Ты бабайками шибко в воду не зарывайся, от этого проку мало. Только силу зря истратишь, а плот ни с места. Легонько бери… от так.
Андрейка тряхнул шевелюрой в знак того, что понял предостережение. Шлепки весел стали точнее и легче. Усилившийся береговой ветерок, ударив в ладно поставленный парус, сделал его тугим. Плот уходил от берега в белую ширь разлива, унося в неизвестность двух усталых путников. Но они были рады, и лица их светились ликованием, потому что, как им казалось, самая страшная часть пути осталась позади.
— Голову выше, Любаша! — приподнятым от радости голосом воскликнул Андрейка. — Казачий край нас обязательно примет.
— Примет, любимый, — вздохнув, ответила она. — Примет или не примет, но обратного пути у нас с тобою нет. Лучше уж сразу на дно, чем назад в Зарубино.
Первая волна ударила в плот, когда ночь уже полностью окутала непроницаемым мраком необъятные просторы разлива. Она подкатилась неслышно, но хлестнула так сильно, что едва не выбросила за борт не подозревавшую о начале шторма Любашу. Девушка успела ухватиться за жесткое основание мачты, так только и спаслась.
— Андрейка, что это? — вскрикнула она испуганно.
Он обвел глазами темную массу воды, подступавшую к их наспех сколочепному деревянному сооружению, и увидел, что со всех сторон с предостерегающе грозным шипением мечутся водяные валы. Половина пути уже давно была ими пройдена. Якушев так точно вывел плот на торчавшие из разлива чубы затопленных деревьев, что Любаша даже всплеснула руками, увидев, как близко они от них проплыли. Беглецы одолели еще несколько верст, подгоняемые крепчающим ветром, и уже отчетливо видели манящую россыпь огней Черкасского городка, когда разразилась буря. О ней они и подозревать не могли в ясный вечер перед отплытием от подножия горы, прозванной Бирючьим Кутом.
— Держись покрепче, Любаша. За мачту держись! — успел предостерегающе крикнуть Андрейка, прежде чем новый вал с силой обрушился на плот. Яркая косая молния рассекла небо, и они оба увидели на мгновение сравнительно близкий берег, черную крепостную стену, купола церквей и крыши за этой стеной. Молния погасла, ударил гром вместе с новым валом, окатившим их с ног до головы. Ветер завыл, заухал и погнал их плот к берегу быстрее. Огни стали приближаться. Андрейка подумал, каким беззащитным стал их плот в этой взбунтовавшейся, неумолимой ко всему живому водной стихии. До берега уже оставалось, как ему показалось, значительно меньше чем полверсты, когда их ослепила новая вспышка молнии, а большая яростная волна с треском сорвала вместе с парусом хлипкую мачту.
— Любаша, держись! — закричал он в страшном испуге, что ее выбросит за борт, и попытался удержать плот веслами. Левое весло ушло глубоко в пучину и с треском разломилось пополам. Волны, покрытые белыми барашками, сначала закружили лишенный управления плот на одном месте, но, к их счастью, ветер неожиданно изменился и погнал его к берегу. Менее ста сажен оставалось до суши, когда ударом налетевшего вала плот был с треском разломлен на две части. Любаша еле-еле успела ухватиться руками за уцелевшую связку бревен. Она страшно испугалась, что Андрейка пошел ко дну, но голова его вдруг вынырнула рядом, и, ухватившись за связки бревен, за которые теперь держалась и Люба, парень ободряюще прокричал:
— Держись! Ради бога, держись! Сейчас я тебя к берегу…
Он недоговорил. Огромной силы вал накрыл его с головой и оторвал от бревен. Якушев в ужасе подумал о том, что плохо плавающая Люба, с трудом державшаяся даже на поверхности зарубинского пруда, немедленно наглотается воды и пойдет ко дну. Напрягая силы, он всплыл на поверхность кипящей воды. Белые языки волн лизали связку бревен, за которую ухватилась смертельно уставшая Любаша, ощущавшая, как, холодные и скользкие, они норовят вырваться из-под ее пальцев. Почувствовав резкий упадок сил, Андрей крикнул безутешным от отчаяния голосом:
— Люди, помогите, тонем! — и стал тащить к берегу остаток плота. Несколькими взмахами рук он малость приблизил к себе берег и оглянулся. Шуршащий пенистый гребень шел на него вместе с очередной волной. Парню на мгновение показалось, будто мельтешат на берегу две человеческие фигурки, что-то истошно орут и машут руками. И тогда в последний, как ему подумалось, раз он крикнул:
— Люди! Помогите! Гибнем!
Жизнь беглецов на аникинском подворье шла своим чередом. Вопреки ожиданиям Андрейки, Любаша быстро оправилась после перенесенных испытаний, но угроза погибнуть во время бури произвела в ней, очевидно, такое сильное потрясение, что тяжкие воспоминания о барине Веретенникове надолго отступили. По крайней мере, ни имени бывшего барина, ни подробностей, связанных с его гибелью, она больше не вспоминала. К тому же она полюбила жену Луки Андреевича Анастасию с такой страстью, на какую только девушка, никогда не ощущавшая материнской ласки, была способна. Вскакивая спозаранку, она целый день ходила рядом с ней, спешила выполнить любую ее просьбу, а в часы, свободные от домашних забот, с беспредельным вниманием слушала ее рассказы о житье-бытье, такие же просторные, как и степь казачья. И, тронутая ее откровенной привязанностью, бездетная Анастасия отвечала девушке столь же сильным чувством. С утра они то месили кизяки, подпоясавшись грязными фартуками и подобрав выше колен юбки, то вместе стряпали. Однажды, наблюдая в такие минуты не по годам стройную Анастасию, стыдливо зарумянившись, вымолвила Любаша:
— Тетя Анастасия, а тетя Анастасия, какие у вас красивые ноги. Я плясунью на картинке видела, так у вас стройнее.
— Чегой-то ты?.. Вот выдумала! — сдавленно захохотала хозяйка. Но Любаша покачала головой, и глаза ее затуманились.
— Нет, тетя Анастасия, я правду говорю. Вы и сама красивая-красивая. Что лицо, что стан. Небось в молодости Луке Андреевичу не раз приходилось с парнями за вас воевать.