— Здесь будет тюрьма, без коей, увы, в наше время не обойтись, — зевнул де Волан самым пренебрежительным образом.
— Увы, не обойтись, — грустно согласился Матвей Иванович и, покачав головой, спросил: — А как вы полагаете, генерал, наступит ли когда-нибудь то счастливое время, когда отпадет раз и навсегда надобность в тюрьмах?
Де Волан встряхнул гривой плохо расчесанных волос.
— Откуда же я знаю, господин войсковой атаман? Вы к императору, позволю себе заметить, ближе. Впрочем… — Взгляд его выпуклых глаз остановился на окне с раздернутыми занавесками, за которым угадывалась далекая панорама разлившегося Дона с нежной, синеватой от яркого солнца линией горизонта над ним. — Впрочем, у вас была ведь в свое время доподлинная вольница, без тюрем и полицейской части, когда за проступки провинного наказывали сами казаки на войсковом круге.
— Была, — вздохнул задумчиво Платов. Он вдруг вспомнил самый последний циркуляр, доставленный фельдъегерем из Санкт-Петербурга, строго предписывавший улучшить работу сыскного отделения, а в будущем, в новой столице, увеличить штат полицейских, с тем чтобы строго карать виновных казаков за малейшие проступки и отступления от законов. Вспомнил и подумал о том, что это пошло новое наступление на остатки тех патриархально-общинных отношений, какими славилась былая казачья вольница, и что ведет это наступление не кто-нибудь иной, а сам император Александр. И ему, атаману нынешнего Войска Донского, лишь одно остается — покориться. У самого обреза чертежа Матвей Иванович разглядел голубой изгиб Дона, устремляющийся к Станице Аксайской, и в нем ожили былые сомнения. — Все таки не к Новому Черкасску, а к Аксайской батюшка-Дон наш свои воды катит, — вздохнул про себя Платов. — Может, маху мы дали, инженер, что не в Аксайской станине, а в голом Бирючьем Куте, на горе дикой, столицу новую зачинаем?
Де Волан резко выпрямился, смело встретил его пристальный взгляд. Сейчас надо было во что бы то ни стало отвести все сомнения донского атамана.
— Матвей Иванович, — широко разводя руками, примирительно заговорил де Волан, — надо ли снова казниться сомнениями? Ведь вы же отважный воин и всегда должны оставаться твердым в принятом решении.
— Воин-то воин, да не зодчий, — снова вздохнул Матвей Иванович.
— А зодчий вас не подведет, — самодовольно ткнул себя пальцем в грудь императорский инженер. — Давайте снова вернемся к давнему нашему разговору. Ну что такое Аксай? Это же мертворожденная река. Из Дона вытекает и в Дон впадает. Всего-навсего рукав протяженностью каких-то сто с лишним верст. Если доблестное казачье войско, коему под силу любой подвиг, возведет у станицы Мелеховской плотину, воды Дона повернут в этот рукав, дойдут до станицы Аксайской и там опять вольются в основное русло. Таким образом Аксай станет настоящей судоходной рекой. Не печальтесь, господин войсковой атаман, мы еще доживем до того дня, когда на белоснежной трехмачтовой яхте совершим премилое путешествие от пристани «Новочеркасск» до славного города Азова. Как мы назовем эту яхту? — с видом настоящего искусителя прищурился де Волан.
— «Ермак Тимофеевич», — не задумываясь, предложил Платов.
— А быть может, «Емельян Пугачев»?
— На что вы намекаете? — вспыхнул атаман, и бурая краска даже пробила загар на его лице. — Я покорный слуга великого монарха царя России.
— Ну ладно, ладно, — примирительно согласился генерал-инженер, — пусть будет «Ермак Тимофеевич». — И они снова углубились в детальное обсуждение плана.
Платов тогда и представить не мог, сколько бед и огорчений принесет впоследствии воинству и донскому казачеству неосмысленная попытка обуздать могучий Дон и повернуть его в русло хилого Аксая. Тысячи людей пытались по ею распоряжению насыпать земляную плотину, с утра и до ночи день за днем перевозили они огромное количество земли, а первый же паводок шутя смыл их неудачную, и даже попросту невежественную, если говорить о законах гидротехники, насыпь, похоронив отчаянные старания и самые светлые побуждения атамана Войска Донского и его свиты.
А ведь все это понадобилось хитрому, изворотливому до Волану лишь для того, чтобы, окончательно усыпив колебания Платова, лишить его последних сомнений в том, что новая столица области Войска Донского может быть основана только в одном месте: не в Азове и не в Аксайской станице, а в одном лишь Бирючьем Куте. После длительного обсуждения составленного де Воланом плана Платов решительно накрыл чертеж твердой смуглой рукой:
— Что ж, инженер, вероятно, будем считать вопрос исчерпанным?
— Да, мой генерал.
— И восемнадцатого мая года одна тысяча восемьсот пятого, согласно повелению императора всея Руси Александра, осуществляем заложение?
— Да, мой генерал.
— И я соберу назавтра войсковой круг на майдане и объявлю на нем нашу волю?
— Без всякого колебания, Матвей Иванович.
— Так что же! — воскликнул сразу повеселевший Платов. — Осушим же за это еще по одному кубку в столь жаркий день. Уж больно вкусно это самое вино у старика Белобородова.
Поздним вечером Андрейка Якушев и Дениска Чеботарев пригнали с пастбища коров. Сначала отвели двух телок и одну дойную корову на подворье к Чеботаревым, потом загнали остальных в баз Луки Андреевича. Щедро попоив их из колодца, парни постояли во дворе, с наслаждением вдыхая запах весенней ночи. После памятного всем кулачного боя они ощутили такое обоюдное влечение друг к другу, что озадачили этим всех окружающих. Даже тихая, ласковая Любаша и та заявила однажды при всех домочадцах:
— Смотри, Андрейка, я тебя скоро к Дениске заревную. Совсем на меня глядеть перестал. К лицу ли тебе?
— Да ты что! — смутился Андрейка. — Тут ведь дружба иная. Он мне теперь брательник на всю жизнь.
Постояв под высоким звездным небом и обменявшись несколькими малозначительными фразами, парни задумали было расходиться, но Андрейка, опомнившись, возразил:
— Постой, Дениска. Чего тебе спешить до дома? Зайдем лучше до нашего Аникина. Видишь, в горнице какой яркий свет. Повечеряем и еще поболтаем.
Чеботарев насмешливо покосил правым плечом:
— Чегой-то гутаришь? Можно думать, у моей матери нечем повечерять. Идем до меня. Она и пышечек, и парного молочка подаст.
Но Андрейка решительно воспротивился и насильно поволок друга за собой.
— Пошли сначала до нас, козел упрямый. Негоже, чтобы ты за весь день ни единым словом с Лукой Андреевичем не обмолвился. Да и Любаша с тетей Анастасией тебя ждут.
— Ну, зайду, — неохотно вздохнул Чеботарев. Вытерев обувь в сенцах о половичок, они прошли в горницу, увидели на столе чугунок с холодным борщом, кринку молока, наполовину уже опорожненную, горку серого хлеба на тарелке. Свечи горели вовсю, и в горнице было светло, как на празднике. «С чего бы это?» — подумал Якушев, но тотчас догадался. На диванчике рядком сидели хозяйка с Любашей, а напротив, в шароварах и чириках с затейливой позолоченной кавказской обшивкой, распоясанный и по-домашнему небрежный, Аникин, жестикулируя, вел какой-то рассказ, который обе женщины слушали с нескрываемым увлечением. Даже обычно ласковая Любаша, недовольно затеребив косу, шепотом сказала:
— Сидайте за стол и вечеряйте чем бог послал, а нам не мешайте.
Андрей и Дениска не стали спорить, лишь усмешливо переглянулись: что это, мол, за фокусы в нашем курене сегодня. Хитрый Аникин, уловив эту иронию, прервал на полуслове рассказ и обратился к ним:
— Слышь, хлопцы, там в печке еще гречневая каша стоит. Можете брать да с молочком исть. А мне не мешать. Тем паче угощения у вас, как на Меланьиной свадьбе.
— На какой, на какой? — встрепенулась Любаша.
— На Меланьиной, — повторил Аникин, — это, девонька, ведаешь что? Дон-то наш, батюшка, историями богат. К примеру, сказывают, будто в свое время на поимку мятежного атамана Кондратия Булавина царь отряд стрельцов чуть ли не в тыщу голов послал. Шли они, шли, из сил выбились и заснули в нескольких верстах от Черкасска. Кондратию Булавину об этом сторожевые казаки донесли, и он со своими молодцами ночью весь отряд порубал. Вот и пошла по Дону поговорка гулять: кондрашка хватил.