Наконец собутыльники ушли, хлопнула дверь и погас свет. Леночка тут же включила лампочку в репетиционной и стал прихорашиваться.
– У меня точно красивые ноги? – спросила она, не оборачиваясь.
– Очень, – честно ответил Володя.
…Весна из робкой гостьи стала полновластной царицей. Деревья во дворе Гимназии обсыпало сочной листвой, какая бывает только в мае, еще не выжженная летним солнцем. Когда утром толпа гимназистов продавливалась сквозь узкие ворота, то на них смотрели девяносто отражений светила, и когда кто-то, добравшийся до своего класса, распахивал форточку, яркий зайчик пробегал по лицам.
А вот как девяносто окон на другой стороне отражали закат, почти никто из них не видел, потому что до вечера в Гимназии засиживались немногие.
Володя отвлекался от зубрежки тестов только на чтение учебников по истории языка и внезапно понял, что, кроме кориллицы, была и другая азбука – отглаголица, и как они соответствовали друг другу, совершенно непонятно. Не впрямь же они соединялись только в компьютерной программе, в той реальности, где их выдумали, вовсе не было электричества. Ну, кроме молний, конечно.
Когда он рассказал об этом Пете, то думал, что тот расстроится. Но Петя, наоборот, очень развеселился и сказал, что так даже лучше. Чем больше знаковых систем, тем устойчивее будет мир. Если одну и ту же мысль записать чуть по-разному, гораздо больше вероятность, что она сохранится, а вот если все записи будут идентичными, то есть опасность, что ошибка в коде будет тиражироваться бесконечно.
Затем Петя заговорил так учено, что Володя разозлился и сказал, что Пете стоит перестать читать дневник сумасшедшего информатика.
– Ну нет, Майборода тут ни при чем, я сам додумался. Как бы тебе объяснить, помнишь, нам рассказывали о слабости Православной церкви, потому что там все кто в лес, кто по дрова. Нет, вся штука в том, что у православных все полицентрично. Мы ведь знаем это слово из геометрии, да? Там, где у нас один Папа римский, у них не один Патриарх, а множество патриархов, а им подчинялось множество епископов, и они все были разные. Это как монолитный стержень – и трос, сплетенный из множества канатиков. Все суммы переменные, и поэтому ошибки не фатальны.
– Козлевича на тебя нет, – сказал Володя.
– Козлевич у нас у всех один, – ответил Петя, – только он со мной на эти темы говорить не хочет.
Сам Володя думал, что зря он говорил родителям, что хочет в Консерваторию. Нужно сразу было сказать, что его тянет на философский, вернее, как теперь он назывался, «факультет богословия».
Его занимала мысль из старой тетрадки о том, что у человечества всегда есть вторая история, которая идет параллельно, но временами пересекается с той, что мы видим, образует узел и идет дальше. Но в момент соприкосновения обе истории обладают общим набором деталей и смыслов. И то, что в одной нитке истории кажется совершенно очевидным, в другой ощущается зашифрованными посланиями и тайными знаками.
И нам кажется, что в этих совмещениях, как и в самом течении истории, есть воля и план Бога или, на худой конец, людей в тайных обществах. А если Бог забыл нас, пустил свой бумажный кораблик по ручью и отвернулся, мы можем только записывать свои ощущения, чтобы потом рассказать другим. Кинуть бутылку с борта бумажного корабля или спрятать ее за старым органом, который пел по тысячам покойников.
А иногда Володя думал, что Бог велел вмешиваться в течение истории не своим тайным слугам, а всем людям сразу. И вот человечество бессознательно выбирает себе прошлое, такое, каким его хотят видеть. Прошлого никакого нет, оно взято из смутных человеческих желаний, и нет смысла восстанавливать какой-то правильный ряд событий, его нет, он меняется по желанию человеческой массы, которая не хочет правды, а желает удовлетворения.
На репетициях друзья теперь не разговаривали, а только терзали инструменты. Получалось плохо. Чувствовалось, как общая тайна зреет внутри каждого и вызывает разные мысли, и ничто больше не будет прежним.