Он похлопал германца по плечу с грубой фамильярностью, от которой тот внутренно поморщился.
— Входите. Я один во всем доме. Я только вас и ждал. Конечно, копия лучше оригинала. Если б оригинал пропал, они опять все изменили бы. А копия, вы думаете, точная.
Ирландец из Америки вошел в кабинет и уселся в кресло, вытянув длинные журавлиные ноги. То был высокий, худощавый мужчина лет шестидесяти, с резкими чертами и небольшой козлиною бородкой, придававшей ему сходство с карикатурами на американцев. Изо рта у него торчал окурок сигары. Он чиркнул спичкой и зажег его.
— Что, собираетесь в дорогу? — спросил он, оглядевшись. И, когда взгляд его упал на шкаф, теперь видимый, так как фон Борк не задернул занавеси, вдруг ахнул: — Мистер, да неужто же вы держите ваши секретные бумаги в этом шкафу?
— А почему же нет?
— Этак-то на виду? А еще шпионом называется! Да любой янки-вор без труда вскрыл бы этот шкаф простой отмечкой[1]. Знай, что мои письма будут валяться в этом шкафу, я бы ни одной строчки вам не написал.
— Ну, вряд ли ваши взломщики сумели бы отпереть этот шкаф, — усмехнулся фон Борк. — Этот металл и топор не возьмет.
— А замок?
— Замок, ведь, с двойной комбинацией. Вы знаете, что это значит?
— Откуда же мне знать?
— Замок откроется только, когда вы сопоставите известное слово и определенную комбинацию чисел. — Он встал и показал двойной кружок вокруг замочной скажины. — Этот снаружи для букв, а внутренний для цифр.
— Хитро придумано.
— Да, не так просто, как вам кажется. Этот шкаф я заказывал еще четыре года тому назад и — как бы вы думали — какое слово и число я выбрал?
— Где же мне угадать.
— Август 1914.
Лицо американца выразило восторг и изумление.
— Вот это здорово! Однако, вы мастер предсказывать.
— Да, немногие из нас могли бы угадать так верно срок. А я вот угадал и завтра утром закрываю лавочку.
— Ну, так вы и меня с собой возьмите, или устройте где-нибудь. Не останусь я здесь один. Через неделю, может, даже меньше. Джон Булль встанет на задние ноги и заревет так, что я предпочитаю слушать этот рев из-за моря.
— Но, ведь, вы же американский гражданин.
— Что ж из того? Джек Джонсон тоже был американский гражданин — однако, он сидит в тюрьме в Портланде. Британцы с этим не считаются. У вас там, говорят, одни порядки, а у нас другие… Кстати, мистер, насчет Джек Джемсона, сдается мне, не очень-то вы покрываете тех, кто работает для вас.
— Что вы хотите сказать этим? — резко спросил фон Брок.
— Да, ведь, вы же работодатель. Значит, ваше дело оберегать своих работников. А вы, как их оберегаете? Если провалятся, вы в стороне — и не подумаете вступиться за них. Взять, хотя бы Джемсона…
— Джемсон сам виноват. Вы это знаете. Он был чересчур своеволен.
— Упрямый, что и говорить. А Холлис?
— Сумасшедший.
— Да, под конец, он правда чуточку свихнулся. И то сказать — не шутка человеку изо дня в день и с утра до ночи изображать из себя не то, что он есть на самом деле, зная, что за ним следят сотни глаз, и сотни рук готовы заковать его в кандалы. А вот о Штейнере что вы мне скажете?
Фон Брок вздрогнул, и раскрасневшееся лицо его слегка побледнело.
— А что такое с Штейнером?
— Как что? Поймали его только! Вчерашний вечер у него был обыск и он теперь вместе с бумагами уже в Портсмутской тюрьме. Вы вот уедете, а он, бедняга, здорово засел — хорошо еще, если отделается только каторгой. Вот почему я предпочитаю убраться из Англии вместе с вами.
Фон Брок был выдержанный человек, но видно было, что эта новость потрясла его.
— Как они добрались до Штейнера? Нехорошо! Очень нехорошо!
— И еще хуже может быть. Сдается мне, они и ко мне подбираются.
Пленник с трудом приподнялся на локте…
— Что вы такое говорите!
— Верно вам говорю. Мою хозяйку в Фреттоне уже выпытывали, кто я такой и чем живу, и, когда она мне про это рассказала, я решил, что мне пора уезжать. Мне только хотелось бы знать, мистер, как полиция узнает про это. Штейнер уже пятый человек, который проваливается на моих глазах, и, если я не успею навострить лыжи вовремя, то шестым буду я. Как вы мне это объясните? И не стыдно ли вам, что ваши работники гниют в тюрьме.
Фон Борк побагровел.
— Как вы смеете говорить со мной таким тоном.
— Если б я не был смелым, мистер, я не был бы у вас на службе. Но я, ведь, человек прямой — у меня что на уме, то и на языке. Я слыхал, что у вас, у немецких политиков, ежели агент сделал свое дело, вы не прочь упрятать его в такое место, где особенно не заговоришь.