Лили замолчала и отбросила в сторону ставшим ненужным свиток. Подняла к лицу меч, закрыла глаза, и на секунду замерла.
Сильный удар потряс дом до основания, с дощатого потолка посыпалась труха. Защита, поставленная отцом Гарри, доживала последние мгновения.
И женщина решилась. Развернув меч острием к себе, она уперла рукоять в стену, и поддерживая длинное лезвие двумя руками, направила тускло блестевшее жало себе под левую грудь.
«Нет… Мама, нет!!» — Гарри рванулся вперед, попытался протянуть руку, но словно прозрачная стена оттолкнула его обратно. Он в бессильной ярости замолотил по незримой преграде. Гарри прекрасно понимал, что все это — лишь отголосок былого, спиралью разворачивающийся из далекого прошлого, но просто стоять и смотреть было выше его сил.
Лили в последний раз посмотрела через плечо на сына. В ее взгляде как в котле, кипели и плавились гнев, решимость, затаенный страх и… нежность и любовь.
— Живи, Гарри, — выдохнула она и всем телом резко подалась вперед.
Лезвие меча вышло у нее под левой лопаткой, выбросив фонтан ярко-алой артериальной крови, которая обильно забрызгала противоположную стену, пол с начертанным знаком и заходящегося в крике ребенка.
Мать Гарри дернулась, всхлипнула, по всему ее телу прошла дрожь, и она осела, повалившись лицом вперед. Меч еще дальше вышел из нее спины, из-под лежащего тела стала медленно расплываться темная лужа.
«Ичиро Акамацу, кажется, я понимаю тебя. Смотреть на смерть тех, кого любишь — верный путь к безумию, — Гарри изо всех сил сжимал зубы, чтобы не закричать. — И вопрос цены отмщения после этого становится несущественным».
Через несколько секунд защита дома не выдержала — из прихожей донесся хруст и треск ломающегося дерева, загрохотала вырванная с петлями и засовом дверь. Удары стихли, и тишину нарушал только истошный детский плач.
Темный силуэт вплыл в комнату и замер у порога.
— Ба! Надеюсь, ты видишь это, Поттер? — в шипящем голосе сквозило удивление и злобная радость. — Твоя грязнокровная женушка оказалась настолько малодушной, что предпочла убить себя и бросить вашего детеныша на произвол судьбы, лишь бы не встречаться со мной… Какая материнская любовь… Просто чудесно! — И Темный Лорд захохотал.
По коже опять Гарри царапнули коготки холода — это был тот самый ледяной бездушный смех, который он столько раз слышал в ночных кошмарах и при встрече с дементорами.
Отсмеявшись, Вольдеморт подошел к разбросанным на полу предметам из шкафа и, наклонившись, подобрал пару.
— Хорошо, очень хорошо. После небольшой доработки они славно мне послужат. Надо будет отдать все это Лестранжу и Снейпу, пусть разбираются, — тень в балахоне была довольна. — Вот только этот орущий сопляк… Извини Поттер, но мне не нужен твой сын даже в виде воспитанного с пеленок преданного слуги.
— Авада Кедавра! — и сгусток зеленого огня ударил в ребенка.
Или не ударил?
Смертоносное, непростительное, не имеющее контрмер заклятье натолкнулось на невидимую сферу, мгновенно окружившую сына Поттеров. Казалось, сам воздух низко взвыл от собравшейся в единую точку магической энергии. Шар, заключивший внутри себя ребенка, вмиг налился густо-фиолетовым сиянием и отразил «Аваду Кедавру» обратно к опешившему Вольдеморту.
Зеленый огонь окутал его с ног до головы и втек ему в грудь.
— НЕЕЕЕТ! — взревел Темный Лорд, пожираемый изнутри яростным пламенем. Его выгнуло дугой, изо рта, глаз, ушей и десятка появившихся в темной фигуре прорех, ударили снопы зеленого света, и Том Реддль, Великий Лорд Вольдеморт, исчез в ослепительной вспышке.
Когда глаза Гарри отошли от светового удара, он увидел, что от воплощения ужаса магического мира, остались лишь обрывки одежды и неправильной формы пятно на полу.
Магическая сфера, защитившая ребенка, медленно таяла, распадаясь на взлетающие и гаснущие на лету фиолетовые искры, а сам мальчик уже не плакал, провожая яркие огоньки заинтересованным взглядом и протягивая к ним ручки.
Комната перед глазами Гарри начал терять объем, выцветать, скручиваться воронкой, в голове вновь возникло чувство заползающего холода, и Поттер вновь провалился в беспамятство.
Гарри пришел в себя от тупой боли — битые кирпичи, на которых он лежал, впились ему в спину сквозь свитер и ветровку. Он неуклюже встал, разминая одеревеневшие мышцы, и потряс головой, прогоняя нахлынувшую дурноту.