— Ты купил мне пончик? — в замешательстве спросил Скотт.
— Да. И для Доун, — ответил Каден, толкая вторую коробочку через стол. — Маффин с черникой.
— Я не люблю...
— Я знаю. Он с шоколадом. Ну, мне пора, — прервал он ее.
Затем наклонился вперед, и я напряглась. На секунду мне подумалось, что он меня поцелует. Но Каден наклонился так, что его губы коснулись моего уха, и прошептал:
— Я никогда не устану любоваться твоим сиянием, Элли. Ты прекрасна.
Он выпрямился и кивнул Скотту и Доун, прежде чем покинуть кафетерий.
— Что ж, я его прощаю, — сказала Доун, с наслаждением кусая маффин. Шоколадные крошки прилипли к ее губам.
Скотт уставился на свой пончик, как будто обнаружил новое существо.
— Я действительно хочу ненавидеть его, но не думаю, что смогу делать это после того, как он принес мне пончик.
Я разделила с помощью кофейной ложечки пирожное на маленькие кусочки и положила один в рот. Затем указала ложечкой на Скотта.
— Теперь ты знаешь, как я себя чувствую.
— И что мы теперь будем делать? — спросила Доун.
— Есть наш десерт?
У пирожного была жидкая серединка. Я вздохнула в экстазе. Кофе, музыка, шоколад. Нужно отдать Кадену должное: он знал, как покорить сердце девушки и ее друзей.
— Но это не значит, что охота на соседа по комнате остановлена, не так ли? — спросила Доун. — Я имею в виду, мы уже везде дали объявления.
Это точно. И мы запланировали на конец недели день открытых дверей, чтобы любой мог прийти и посмотреть комнату в моей квартире.
— Первое никак не связано со вторым. — Скотт одним пальцем вынул начинку из пончика, это было завораживающе отвратительно и мило одновременно. Облизав палец, он махнул рукой.
— Только потому, что они оба высказались, не значит, что им нужно снова жить вместе. Может быть, эта независимость вполне их устраивает.
Скотт был совершенно прав. То, что происходило между мной и Каденом, никак не касалось наших квартир. Несмотря на то что я не пользовалась одной комнатой, арендная плата превышала мой бюджет. Поэтому я продолжу поиски соседа или соседки, независимо от того, насколько вкусным был наш десерт.
Остальная часть недели прошла так же. Утром я находила небольшие сюрпризы на коврике, моя машина была почищена, а Каден приносил десерты мне и моим друзьям. Вечером он звонил и спрашивал, как мои дела и как прошел мой день. Он сдержал свое обещание и заставлял меня улыбаться каждый день.
Он не целовал меня и не прикасался ко мне интимно, что уже после второго дня начало приводить меня в бешенство. Мне так не хватало его близости, но ведь я сама попросила о времени. Я все еще была уверена, что нам не нужно торопить события, но каждый его жест был настолько наполнен любовью, что я уже не знала, куда деваться со своими чувствами. Всякий раз, когда он уходил после коротких визитов во время перерывов, мне приходилось сдерживать себя, чтобы не последовать за ним.
Когда в четверг я вернулась домой, то снова обнаружила посылку на коврике. Коробка была большой и тяжелой, и я с трудом подняла ее на стол в гостиной.
Я небрежно сбросила куртку и шарф в коридоре, затем потянулась к посылке, пальцы покалывало от предвкушения. Мне так хотелось посмотреть, что Каден придумал на этот раз.
И я не была разочарована. Мои поспешные движения замедлились, когда я поняла, что внутри. Очень осторожно протянула руку и откинула кусочки пенопласта в сторону.
Это были фоторамки. Фоторамки разных размеров и цветов, с разноцветными узорами и из разных материалов. Но не рамки были самыми прекрасными, а фотографии в них.
Было несколько маленьких рамок с селфи, которые я сделала с Доун, также фото Доун, Скотта и меня. На одном я засунула язык Скотту в ухо, а Доун широко раздвинула двумя пальцами рот и прищурилась. Скотт сделал такое восторженное лицо, будто мой язык в его ухе — чистейшее блаженство. Это было самое сумасшедшее фото, которое мы когда-либо делали, и одного взгляда было достаточно, чтобы заставить меня засмеяться.
Еще были три рамки среднего размера. На первой была черно-белая фотография Кадена, Спенсера и меня, которую сделала Моника. Я лежала на спине, моя голова свисала с края дивана, а ноги были подняты. Что я тогда делала, не помню, но, хоть мое положение было не совсем удобным, я выглядела довольно счастливой. Каден с другой стороны дивана смотрел на меня с приподнятыми бровями и скрещенными на груди руками, в то время как Спенсер улыбался в камеру, и, казалось, был единственным, кто знал, что нас снимают.
На второй фотографии были Каден и я. Не знаю, кто ее сделал, но я высунула язык, и Каден засмеялся. Фотограф вовремя спустил затвор. С трепетным покалыванием в животе я рассматривала морщинки вокруг глаз Кадена.
В третьей рамке была фотография, которую мы с Каденом сделали в Портленде. Каждый из нас держал перед собой обложку виниловой пластинки, создавая иллюзию, что лицо на обложке наше. Я вспомнила, как мы смеялись за этими пластинками. Мне бы хотелось запомнить тот день навсегда. Я осторожно провела пальцами по фотографии.
Затем достала самую большую рамку из коробки. Она была массивной и тяжелой, я перевернула ее и положила на колени. Затаив дыхание, я рассматривала фото.
Меня запечатлели чуть сзади и сбоку, когда я сидела на нашей смотровой площадке и смотрела вниз на долину. Ветер откинул волосы в сторону, а небо на заднем плане являло смесь красного, фиолетового и оранжевого. Я откинулась на руки, поза была расслабленной и создавала впечатление освобождения.
Каден отредактировал фото, усилив насыщенность цветов, по крайней мере, на мне. Потому что я была в серой толстовке, но мой силуэт отчетливо выделялся на размытом фоне.
Прямо надо мной извилистыми буквами было написано слово.
Свобода.
У меня перехватило дыхание. Каден понимал, что я чувствовала, каждый раз оказываясь на горе, и запечатлел на фотографии. А я даже не заметила. Должно быть, он знал, как много значили для меня эти мгновения.
Этот подарок был настолько невероятно внимательным и продуманным, милым и замечательным, что я не могла не пересмотреть все фотографии еще раз. Я погладила одиночные рамки, и мне захотелось тут же развесить их.
Но сначала хотела позвонить Кадену. Поэтому инстинктивно потянулась за мобильным и набрала номер.
— Пузырек.
Мне нравилось, когда он меня так называл. Хотя это прозвище было совершенно глупым, оно заставляло меня улыбаться каждый раз и вызывало трепет в животе.
— Спасибо за фотографии. Они прекрасны. — Мой голос звучал именно так, как я себя чувствовала. Растроганно. Взволнованно. Счастливо.
— Ты плачешь, — сказал Каден, и я поняла, что он улыбается. — Но я хотел заставить тебя улыбаться. Это плохой или хороший знак?
Теперь рассмеялась я.
— Сто процентов хороший. Но ты ведь не мог подарить мне столько рамок и позволить самой выполнить всю работу. Что думаешь?
Я услышала шорох, затем что-то шумно грохнулось, и Каден громко выругался.
— Я так быстро встал, что споткнулся.
Смеясь, я вытерла влажные уголки глаз.
— Мне здесь больно, а ты смеешься, — проворчал Каден, но я слышала, что он рад моему смеху. — Я буду у тебя через десять минут?
Прозвучало как вопрос, и я несколько раз кивнула, пока не поняла, что он меня не видит.
— С нетерпением буду ждать встречи с тобой, — от всего сердца ответила я.
Когда зазвонил звонок, мне пришлось взять себя в руки, чтобы не помчаться к двери. Но я все равно была запыхавшейся, когда открывала ее.
Каден криво улыбнулся и поднял свой ящик с инструментами. Он прошел мимо меня прямо в гостиную и тут же обернулся вокруг.
— Итак, — начал он, — где сделаем фотостену?
Я медленно последовала за ним.
На самом деле, мне хотелось наброситься на него, затащить в свою спальню и целовать, пока не закончится воздух.