Представленная работа не ставит своей целью исчерпывающе заполнить этот пробел — для выполнения такой задачи была бы необходима целая серия монографий, посвященных германской истории первого послевоенного десятилетия. Ее задача — показать характерные черты эволюции послевоенного западногерманского общества с привлечением результатов современных исследований данной проблематики, попутно подвергнув критической оценке некоторые мифы, распространенные в российском информационном пространстве.
Миф о «часе ноль»
Представление о том, что окончание Второй мировой войны стало для немцев «часом ноль» — временем кардинального разрыва с прошлым и нового начала, — широко распространилось еще в 1950-е гг. Метафора оказалась верной в том смысле, что в мае 1945 г. были полностью уничтожены существовавшие государственные структуры и строительство новых институтов происходило в большей или меньшей степени с чистого листа. Однако образ «часа ноль» невозможно использовать для характеристики настроений и менталитета германского общества послевоенного десятилетия.
Безусловно, для определенной части немцев военное поражение стало важным импульсом, позволившим им переосмыслить свое отношение к национал-социализму и радикально пересмотреть собственные взгляды. Были и те, кто радовался крушению Третьего рейха; в конце концов, скрытая оппозиция режиму всегда существовала, и единодушное одобрение политики Гитлера в годы нацистской диктатуры также является мифом, недопустимо упрощающим и искажающим реальность [Старгардт 2021]. Однако для большинства немцев в мае 1945 г. ключевыми эмоциями являлись облегчение от того, что война завершилась, и обида на национал-социалистическое государство, не сумевшее выполнить собственных обещаний [Jarausch 2006: 6]. По мнению ряда исследователей, после 1943 г. большинство немцев уже негативно относились к Гитлеру — его популярность базировалась на образе безусловного победителя, в завершающей фазе войны уже лишившемся своей убедительности [Taylor 2011: 19]. Однако нужно учитывать, что эти выводы основаны во многом на данных опросов, проводившихся оккупационными державами сразу после окончания войны, когда у респондентов имелись существенные мотивы лукавить при ответах.
Как бы то ни было, разочарование и обида на прежних властителей сами по себе совершенно не подразумевали стремления к созданию демократического государства. Большинство немцев в первые послевоенные годы было в принципе занято не рефлексией, не анализом исторических и политических проблем, а банальным выживанием. К этому примешивались страх за собственное будущее — многие опасались мести победителей — и распространявшиеся слухи о жестоком обращении с мирным населением. Подобного рода инциденты действительно происходили в зоне ответственности всех армий, вступивших на территорию Германии, однако чаще к ним были склонны солдаты из тех стран, которые испытали на себе всю жестокость германской оккупации и террора в годы Второй мировой войны. Из числа западных союзников это, безусловно, были французы [Taylor 2011: 124].
В результате май 1945 г. стал для германского общества весьма неоднозначным рубежом. С одной стороны, прекратились бомбежки и боевые действия, вероятность погибнуть или получить увечья значительно снизилась, нацистский репрессивный аппарат прекратил свое существование, солдаты начали возвращаться домой. С другой стороны, многие сложности только начинались и в течение следующих двух лет продолжали усугубляться.
К моменту окончания войны около половины населения будущей Западной Германии находилось за пределами мест своего постоянного проживания — в лагерях военнопленных, в эвакуации из разбомбленных городов, в пути в поисках родных или куска хлеба. Вскоре сюда добавились массы беженцев, прибывших с восточных территорий, фактически отошедших Советскому Союзу, Польше и Чехословакии. Их общее число в западных оккупационных зонах составило около 12 млн человек [Jähner 2019: 71]. Процесс исхода из утраченных восточных земель превратился в огромную гуманитарную катастрофу; по некоторым оценкам, погибло около 2 млн человек [Brenner 2016: 151].
У оккупационных властей в западных зонах не существовало ни малейшего представления о том, что делать с этим потоком людей — голодных и распространявших эпидемические заболевания. Соотечественники также не демонстрировали гостеприимства. Отношение к беженцам оказывалось зачастую враждебным, «чужаков» рассматривали как нежеланных пришельцев, которые сами виновны в своих бедах. Инициативная группа жителей Шлезвига обратилась в октябре 1945 г. к фельдмаршалу Монтгомери с просьбой как можно скорее очистить регион от беженцев — «потока чужаков с восточных территорий» [Brenner 2016: 158]. В Баварии прибывающих с востока обвиняли одновременно в том, что они пруссаки, а значит, милитаристы и нацисты, и в том, что они не вполне немцы, а наполовину иностранцы [Jähner 2019: 73–76]. Солидарность в обществе отсутствовала, каждый был сам за себя.