Я шел и мечтал, как стряхну с плеч все эти начальственные заморочки и возьмусь-таки за интересное дело. И с Зуевым бы хотелось поставить точку, пусть он теперь и за пределами Советской России, и с его агентурой. Надо бы кого-нибудь из ребят, кто потолковее, специально отрядить по этому направлению. Пусть библиотеку изучают, квартиру Платона Ильича (мне не до нее), отрабатывают все архангельские связи библиотекаря. Что-нибудь да найдут. Только, кого? Может, Кирилла?
Впрочем, размышления и воспоминания не помешали мне заметить, что между домами скользнули две какие-то странные тени, пытавшиеся избежать освещенных мест. Впрочем, в апреле двадцатого года в десятом часу вечера освещенных мест в нашем городе маловато.
Разумеется, можно предположить, что в меня влюбились две отчаянные архангельские гимназистки, провожавшие до дома объект их воздыханий, но, если следовать многомудрому Уильяму из Оккамы, меня снова собираются убивать.
Как бы невзначай я сунул руку в карман и снял браунинг с предохранителя. До места, где я продолжал квартировать, оставалось всего ничего, но путь проходит по открытому пространству, а впереди еще один дом. И там, по логике, должен быть кто-то еще. Скорее всего, меня собираются взять в классические «клещи». Это простое совпадение или меня давно караулят?
Хм... А чего они от меня ждут? Так, начнут стрелять сзади, если не попадут сразу, я побегу «змейкой», а тот, что в засаде, поймает меня на прицел? Ох, ребята, да вы малость перемудрили.
А ведь вы сейчас нервничаете, желаете поскорее покончить с этим грязным и мокрым делом, мечтаете пристрелить этого чекиста.
Не дожидаясь, пока начнутся выстрелы, метнулся вправо и вместо того чтобы изображать императора Александра II, бегающего под пулями, развернулся и присел на одно колено.
Есть! Преследователи выскочили и принялись стрелять, только не по мне, а по тому месту, где, по их мнению, я должен быть.
— А-а! — раздался крик боли.
Я же говорил, перемудрили. Кто же устраивается в засаде на линии огня? Теперь вот, подстрелили своего. Впрочем, думы думами, а рука уже сама вскинула браунинг, а указательный палец выжал спусковой крючок. Один раз. Второй.
Я и раньше стрелял неплохо, а теперь, когда от этого искусства зависела моя жизнь, а не только запись в аттестационном формуляре, пришлось учиться набирать не только искомые тридцать пять, нужные для подтверждения квалификации и классности, а сорок пять из пятидесяти. Потому попал оба раза туда, куда целился. И пуля калибра 6.35 бьет с короткой дистанции хоть и не так убойно, как 7.62, но тоже достаточно болезненно. Вишь, катаются по земле, кричат от боли. Не иначе, кость мои пули задели. Так, а где третий?
Как же я вовремя! Третий, слегка оправившись от ранения, вскидывает оружие, но руки дрожат, и пуля, предназначавшаяся мне, уходит куда-то в небо, а мой выстрел вбивает парню кусок свинца прямо в лоб вместе с лобной костью. Жаль, разумеется, но два «языка» у меня есть.
На выстрелы, громко топая подкованными сапогами, уже бежали патрульные.
— А ну кто тут стрелял? Бросай оружие!
— Я начальник Архангельского губчека Аксенов, — веско сказал я, помахав удостоверением перед солдатами.
В этой части города патрулировали красноармейцы из бригады Терентьева, где и служил комиссаром Виктор Спешилов, и почти все бойцы знали меня если не в лицо, то хотя бы по фамилии. Я же вместе с ними освобождал Яренск от белых, а такое не забывают.
— Товарищ Аксенов, что случилось? — спросил один из бойцов, похоже, бывший старшим патруля.
Присмотревшись, я узнал красноармейца. Сейчас ...
— Товарищ Ануфриев? — уточнил я.
— Точно, не забыли, — расплылся солдат в улыбке. — Мы ж с вами вместе в штыковую ходили.
— Было дело, — кивнул я едва ли не с удовлетворением. Потом развел руками: — Но там хоть беляки бились лицом к лицу, а тут чуть рядом с собственным домом не ухайдакали.
Про собственный дом, положим, я приврал, но так звучало убедительнее.
— Вы-то не ранены? — заботливо поинтересовался боец. Кивнув на притихших раненых, спросил, щелкнув по штыку: — С этими-то что делать? Может, приколем их, да и все дела? Чё с ними возиться-то?
— Эх, дорогой товарищ, — вздохнул я. — И хочется, да нельзя. Мне их теперь допрашивать. Ты лучше распорядись, чтобы твои ребята в ЧК сбегали, пусть сюда машину пришлют и доктора.
Ануфриев отправил одного солдата в расположение ЧК, а сам остался со мной. Пока ждали машину, я осматривал злоумышленников. Все трое — молодые парни, лет по шестнадцать-семнадцать, мне совершенно незнакомые. Оружие — наганы. Допрашивать их сейчас бесполезно, двое в шоковом состоянии, плюс потеря крови. Ну, третьего уже не допросить.