— А ты как же? — поинтересовалась хозяйка. Потом смущенно сказала: — Володь, я тебя с квартиры не гоню, оставайся, если хочешь, но сам понимаешь, теперь уже все по-другому будет. Егор Николаевич все-таки мужчина, хотя и немолодой.
— Лучше уж мне съехать, — решил я, потом спросил: — Надеюсь, ты ему про нас ничего рассказывать не станешь?
— Я, что, дура совсем? — возмутилась хозяйка. — Он мне не муж венчанный пока и не поп. Я лучше на исповедь схожу перед свадьбой, покаюсь. А у Егора Николаевича у самого рыльце в пушку. Сын-то его в плену сидел, недавно вернулся, а у жены с отцом шуры-муры.
— А как узнал? Соседи сказали? — удивился я.
— Так и рассказывать ничего не надо, — усмехнулась хозяйка. — Никаких слов не надо, оно уже само бегает... Когда уходил, двое детишек было, а стало трое.
— И как сын на это отреагировал? — поинтересовался я.
— Отреагировал? — переспросила Галина, не поняв моего вопроса.
— Ну, как он ко всему этому отнесся?
Хозяйка пожала плечами:
— А как отнесся? Жена родила, так обратно-то не засунешь. Да дело-то такое, житейское. Не они первые, не они последние. Бывало и раньше, если муж в плавание, а молодая жена с его родителями живет, то свекор со снохой и согрешат. Может, даже и лучше, если с отцом, а не с кобелем соседским? У нас и похуже было — дьякон вдовый собственную дочь обрюхатил. Худо конечно, но робятенок бегает, все радость. А тут... Николай — сына так звать, на жену поорал, стукнул разочек, с отцом поцапался, а жить-то надо. Супруга, как ни крути, законная, в церкви венчаны. А где двое детей, там и трое. Конечно, лучше бы им съехать, но куда? Все дома заняты, с работой худо. Вот и надумал Егор Николаевич сыну с невесткой и внуками дом оставить, да на старости лет в примаки идти. Будь это до войны — такого мужика сразу бы взяли. Жалованье у механиков семьдесят рублей в месяц было, а то и сто.
Я встал, подошел к Галине, обнял ее за плечи.
— Ты у меня чудо, а не женщина, — сказал я, осторожно целуя ее в макушку. — Соберешься замуж — воля твоя.
Галина прижала мои руки к груди, а я опять кинул взгляд на часы. А время-то еще есть!
— Замуж выйти я тебя благословил, но пока ты еще не замужем, пойдем-ка в комнату.
Хозяйка пыталась возражать, но не очень настойчиво...
На службу я явился вовремя. Как всегда, дежурный уже приготовил мне срочную почту и телеграфную «лапшу», поступившую за ночь.
Из Москвы, из центрального аппарата, пришла телеграмма, требующая срочно, немедленно (зачем повторяться-то?) этапировать в столицу несколько особо важных граждан, задержанных при освобождении Архангельска и Мурманска, и передать их в распоряжение Наркоминдела.
И кого это нужно отправить, да еще народному комиссариату иностранных дел?
Итак, первым в списке идет гражданин Ермолов Василий Васильевич. Возможно, родственник выдающегося генерала, а может просто однофамилец. Но этот Ермолов, что сидит в архангельской тюрьме, в недавнем прошлом являлся управляющим Мурманским краем. Фигура, скажем так, не рядовая. Мы уже «выжали» из него все самое интересное, что пригодится Комиссии по расследованию последствий интервенции — две недели допрашивали, бумаги извели фунта два, не меньше, но это того стоило. Правда, Василий Васильевич уверял, что на приказах о расстрелах пленных красноармейцев стоит не его подпись, а замов, что тюрьму на Печеньге, недалеко от полярного круга, соорудили, когда он тяжело болел, а он был вообще не в курсе, и что концлагерь на Иоканьге, а это уже Заполярье, создали по приказу генерала Миллера, а сам Ермолов только и делал, что постоянно заботился о процветании Мурманского края.
Еще он упирал на то, каким унижениям его подвергли англичане.
Ермолова, ввиду важности его персоны, я допрашивал сам.
— Вы понимаете, гражданин Аксенов — я абсолютно сухопутный человек, а они надо мной издевались, — со слезой в голосе говорил Василий Васильевич. — Адмирал Грин пригласил меня на свой корабль, но, когда наша шлюпка подошла к борту, вместо трапа мне скинули веревочную лестницу. Представляете?! Веревочная лестница! Скользкая, неудобная. Я с огромным трудом поднялся по ней, трижды срывался. И вот, когда моя голова показывалась над бортом, англичане играли туш, а когда срывался, музыка прекращалась, и так трижды. Разве это не издевательство на русским человеком, да еще и руководителем края?
— А зачем вы вообще к англичанам поперлись? — поинтересовался я, соображая — стоит сочувствовать сухопутному правителю или нет?