Не спорю — пока республике лес не нужен, торговые отношения не налажены и, заранее вырубать леса нерационально. Но это сегодня, а завтра? Лес — это валюта, это возобновляемый ресурс, а чтобы торговать нужны дороги, нужны порты. Вот, сейчас бы самое то — отремонтировать Архангельский порт, восстановить лесовозы, подготовить бараки, расчистить просеки на старых вырубках. Работы хватит! А еще бы хотелось восстановить лесопилки, чтобы не «гнать» за границу «кругляк», а торговать брусом, досками.
В общем — слов у меня не хватает, одни матюги, но материться в приемной Совета народных комиссаров не очень и хорошо.
Ладно, раз так, придется выступить на заседании Архангельского губисполкома, заручиться поддержкой его членов, а уж потов «пробивать» идею в Москве. Может, оно так и лучше.
Кивнув Никите, сидевшему в приемной, пошел на выход.
— Эх, я так и не увидел товарища Ленина, а так хотел, — посетовал Кузьменко. — Я-то думал, раз здесь приемная, он через нее и пойдет. Теперь и не похвастать.
— Здесь только для посетителей, а в зале второй вход есть, — пояснил я. — Можешь похвастать, что видел. Мол — сопровождал товарища Аксенова, сидел в приемной, а мимо Ильич прошел.
— Не, это не то, нечестно, — вздохнул чекист.
Эх, Никита, мне бы твои заботы! Хотел увести парня, но глядя на его расстроенное лицо, предложил:
— Ладно, тихонечко открой дверь, и загляни.
Кузьменко раздумчиво почесал затылок, а потом последовал совету начальника. К счастью, дверь не заскрипела, а самому Никите хватило пары секунд, чтобы глянуть на живую легенду и закрыть створку.
— Ух ты, здорово! Товарищ Ленин, настоящий! Товарищ начальник, вы же подтвердите, что я живого Ленина видел? — озабоченно спросил Никита.
— Подтвержу, — усмехнулся я, подхватывая подчиненного под локоток и выводя его из приемной. Еще не хватало, чтобы выскочил товарищ Горбунов и начал хлопать руками, как рассерженная курица крыльями.
Не успели. Николай Петрович все-таки выскочил, и, опережая его праведный гнев, я сказал:
— Надеялись автограф у товарища Ленина попросить.
А берут в это время автографы, тем более у Ильича? Но Горбунова просьба не удивила. Вздохнув и покачав головой, секретарь полез в стол и вытащил откуда две брошюрки.
— На русском языке ничего нет, вот, что осталось, — сообщил секретарь, выкладывая на стол «Le socialisme et la guerre» издания тысяча девятьсот пятнадцатого года. — Не вы одни такие.
— Да нам без разницы, — отмахнулся я. — Хоть на корейском. А сам автограф?
— На корейском, товарищи, труды Владимира Ильича еще не печатали, — строго сказал Николай Петрович. — А сам автограф внутри.
Внутри брошюры и в самом деле подписано «Дорогому товарищу от тов. Ленина» и подпись «В.И. Ульянов-Ленин».
Не надо было быть графологом, чтобы понять — написано разными почерками.
— Дарственную надпись, наверное, вы писали? — поинтересовался я.
— Писал я, а подписывал Владимир Ильич, — не стал спорить Горбунов. — А теперь, товарищи, шли бы вы оба отсюда.
И мы, разумеется, пошли.
Пока мы шли, Кузьменко в восторге листал брошюру с автографом Ленина и так увлекся, что едва не столкнулся с каким-то важным товарищем — во френче и с толстым кожаным портфелем.
— Ох, извините, — пробормотал смутившийся чекист.
— Смотреть надо, если по Кремлю ходите! — сурово сказал товарищ.
— А в других местах можно и не смотреть? — поинтересовался я.
Товарищ хотел сказать что-то сердитое, но, посмотрев сначала на мой орден, потом на меня, передумал.
— Жалко, конечно, что не на русском, но и так сойдет! — продолжал восторгаться Кузьменко, теперь уже поглядывая — как бы в кого не врезаться.
— Ты подожди, ты еще воспоминания писать станешь, как с товарищем Лениным увиделся, — пообещал я. — Если жив будешь, лет через десять-двадцать придут к тебе молодые комсомольцы, а ты расскажешь — мол, лично из его рук книжечку получил, а Владимир Ильич наказал — изучайте французский язык, товарищ Кузьменко. Французский — это язык Робеспьера и Марата, а еще Парижской коммуны.