Но самое странное, что я думал совсем о другом.
— Зараза ты, комиссар. Сам воевать пойдешь, а я?
— А ты, товарищ начальник губернского ЧК, будешь с контрреволюцией бороться, архангельскую губернию восстанавливать, — хохотнул Виктор.
— Вот сейчас как в лоб дам, — пообещал я.
— В лоб? Нельзя бить в лоб комиссара дивизии!
Потом, сделавшись серьезным, Виктор сказал:
— Ты лучше бы с Аней поговорил.
— А что такое?
— Хочет вместе со мной в действующую армию пойти. Мол, сейчас же напишет рапорт на увольнение и потребует, чтобы ее в дивизию взяли, — вздохнул Спешилов.
— Анка-пулеметчица, блин, — хмыкнул я.
— Кто? Анка-пулеметчица? — не понял Виктор, а потом захохотал. — Да кто девку за пулемет пустит? Там мужиков хватит.
Хотел обозвать Витьку сексистом, но передумал. Я тоже согласен, что девок за пулемет пускать нельзя.
Заслышав наш хохот, из купе вышла Нюся. Растрепанная, с мокрыми глазами и распухшим носиком, но весьма решительная.
— Вот, — со стуком положила Анна передо мной лист бумаги.
— Так, — принялся читать я. — Товарищу начальнику Архчека от Спешиловой...
Я отвлекся от рапорта и спросил:
— А почему от Спешиловой?
— Так я же тебе говорил, что в ПУР РВСР ходил, — закашлялся Виктор. — Я как комиссар должен у непосредственного начальства разрешение получать, а комиссар дивизии Куприянов в Архангельске. Я рапорт написал, мне его подписали, а потом мы с Аней в ближайший ЗАГС зашли и расписались.
— Ну, Вить, это вообще свинство, — обиделся я. — Я-то думал, ты меня в свидетели позовешь, а ты...
— Володь, ты меня извини, но там свидетелей не спрашивали, — вздохнул Виктор. — Свидетели — буржуазные предрассудки, а у нас семья новая, коммунистическая. Заявление взяли, в амбарную книгу вписали, свидетельство выписали. А свадьбу потом в Архангельске сыграем, всех позовем. Серафим, небось, тоже обидится.
— Ладно, хрен с вами, — махнул я рукой, возвращаясь к рапорту. Вернее, взяв лист бумаги, разорвал его на две части и изрек: — Анна Егоровна, вы сотрудник Архангельского ЧК. А чрезвычайная комиссия — организация военизированная, и нельзя просто так взять и в РККА перейти.
— Я тогда к товарищу Дзержинскому пойду! — топнула ногой девушка, сделав попытку выйти из вагона.
— Ань, подожди пару минут, — остановил я девушку. — Хорошо, предположим, ты пошла к Дзержинскому, и Феликс Эдмундович подписал рапорт. А что дальше?
— Как что? — удивилась Анна. — На фронт пойду, вместе с мужем.
— А в качестве кого, если не секрет? Нет такой должности — жена комиссара. В армии бойцы нужны, а не жены. Или ты собираешься Виктору щи варить, постель за ним убирать?
— А что тут плохого?
— А то плохого, что у комиссара дивизии жена будет, а у остальных? Что бойцы скажут? Мол, наш комиссар с собой бабу возит, а как же мы? А если в бой понадобится идти? А если отступать станем? Виктору надо бойцов поднимать, а он о тебе думать станет? Как там моя любезная? Вместо боя тебя побежит спасать, и дивизию угробит, и себя. Ты хочешь, чтобы Виктор погиб?
Похоже, до девушки начала доходить нелепость ситуации, но она не сдавалась.
— Но я же могу что-то другое делать — бойцов перевязывать, на машинке печатать.
— Ань, ты хотя бы раз в жизни раненого перевязывала? Нет? И на машинке там уже есть кому печатать. Все понимаю, но и ты пойми — ты для Виктора только обузой станешь. Ему самому учиться придется, а тут еще ты.
— А чему мне учиться? — удивился Спешилов.
— Виктор, ты хоть понял, куда тебя отправляют? Ты в политуправлении спрашивал? — устало поинтересовался я.
Вслух говорить не стал, но про себя подумал — что за чудаки сидят в ПУРе, на букву «м»?
— Нет, а какая разница? — опять удивился комиссар.
— Так дивизия Тимошенко — кавалерийская. Ты когда-нибудь в седле сидел, ковбой хренов?
Глава 19. О любви и картошке