Дверь в кабинет Ксенофонтова оказалась закрыта. Странно. Время рабочее, но, если нет начальника, должен сидеть секретарь, сообщить, что и как. Пойти что ли в приемную Председателя? Не хочется, а надо.
Я занес свои бумаги и отдал секретарю — вечно усталому и всколоченному человеку. Любопытно, в папочку какого цвета он их определит? А тот, не глядя, подтянул к себе мои бумаги, а потом поднял голову и удивленно спросил:
— Товарищ Аксенов, вы уже здесь?
— В каком смысле?
— Товарищ Дзержинский только что приказал вас отыскать.
Секретарь задумался, потом растерянно улыбнулся и поинтересовался:
— А я вам звонил или еще нет?
Зашился парень, бывает, посочувствовал я.
— Раз я уже здесь, значит звонили. Иначе чего бы мне тут делать?
— Товарищ Дзержинский хочет вас видеть, — сообщил секретарь очень довольный тем, что ему так быстро удалось выполнить поручение начальства. — Подождите, он скоро освободится. И свои документы сами у него подпишете — будет быстрее.
Ждать пришлось около получаса. Не сказать, что долго, но я успел заскучать, а положить в приемной какие-нибудь газеты или журналы, чтобы скоротать время, пока не догадались.
Но наконец-то из кабинета Дзержинского вышел посетитель — немолодой, как принято нынче — с бородой и усами, в круглых очках, в слегка мешковатом, но чистом костюме. Придерживая дверь, человек обернулся и сказал:
— Do widzenia.
Так. Опять Польша. Не удивлюсь, если этот немолодой товарищ окажется польским коммунистом, а то и членом Польского ревкома. А еще — не дай бог, если мой вызов к товарищу Дзержинскому тоже связан с братьями-славянами.
— Проходите, товарищ Аксенов, — кивнул секретарь, хотя ему полагалось вначале доложить обо мне начальнику, а уж потом приглашать. Вдруг у шефа другие планы? Впрочем, везде свои правила.
— Разрешите, товарищ Дзержинский?
— Садитесь, — Председатель ВЧК кивнул на кресло для посетителей. Дождавшись, пока я усядусь, Феликс Эдмундович спросил:
— Владимир Иванович, как вы относитесь к Польше?
Несмотря на то, что я ждал чего-то подобного, сердце слегка сжалось. Ну не хотелось мне на польский фронт, хоть убейте! Если бы я представлял, как остановить Красную армию, пока она из освободителя не превратилась в оккупанта — сам бы побежал. А так... Не хочу.
Тем не менее, ответил:
— К Польше отношусь хорошо, люблю польских писателей — Тетмайера, Сенкевича.
Чуть не ляпнул — особенно Станислава Лема и Анджея Сапковского, но успел сдержаться.
— А что, Казимеж Тетмайер уже переведен на русский? — удивился Дзержинский.
— Что-то переведено, что-то нет, — пожал я плечами, про себя матерясь. Мог бы и Сенкевичем ограничиться. Автор «Крестоносцев» уже точно переведен.
К счастью, Феликс Эдмундович не стал углубляться в такие тонкости. Зато спросил:
— А как вы находите Джозефа Конрада?
— Честно говоря, не считаю его польским писателем, — пожал я плечами, уже уверенный, что меня ожидает Западный фронт, и начиная примерять на себя должность, на которую определят.
Может, решили заменить Федора Медведя, начальника особого отдела фронта? Или мне рановато разевать рот на такой большой пост? Начальник особого отдела армии? Дивизия? Нет, дивизия — это не уровень Председателя ВЧК, а тех, кто пониже.
Между тем, Феликс Эдмундович пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
— Товарищ Аксенов, у меня для вас важное сообщение. Всероссийский исполнительный комитет и Совет народных комиссаров приняли решение о создании ВЧК Польской республики. Вас решено рекомендовать на должность Председателя ВЧК Польши.
Услышав такое, я немного ошизел. Нет, я знал, что будет создан Польский ревком, что уже начали распределять портфели в будущем правительстве, что формальным председателем ревкома станет Юлиан Мархлевский (кстати, не он ли сейчас выходил из кабинета?), а фактическим, разумеется, сам товарищ Дзержинский. Но, насколько помню, на такую должность, как Председатель польского ВЧК, должны поставить какого-то поляка. Правда, фамилию запамятовал.
— Что скажете, Владимир Иванович?
— Извините, Феликс Эдмундович, — закашлялся я, пытаясь собраться с мыслями. — Предложение очень неожиданно, растерялся.