Согласно архивам Ливерпуля, за 11 лет (1783-1793) из этого порта было отправлено за рабами 900 флотилий, которые вывезли из Африки свыше 300 тысяч рабов на сумму примерно 15 миллионов фунтов стерлингов. Чистая прибыль оценивалась в 12 миллионов фунтов, или более миллиона ежегодно. В середине XIX века Генрих Барт все еще сетовал не только на существование работорговли в Судане (в районе Кано и других местах), но также на рейсы американских судов в бухту Бенин. Положить конец работорговле оказалось значительно труднее, чем начать ее.
Трудно – пожалуй, даже невозможно – измерить ущерб, причиненный ею Африке. Во всяком случае она нанесла смертельный удар африканскому обществу и цивилизации. В войнах, порожденных работорговлей в Центральной и Южной Африке, не было заложено прогрессивное начало, ибо они не порождали ни изобретательности, ни инициативы, не влекли за собой никакого материального прогресса, как утверждают некоторые. Напротив, последствия этих войн были сугубо отрицательными. Они уничтожили то, чего Африка достигла за тысячелетия, ничего не дав ей взамен.
По мере того как войны ради захвата рабов продолжались, люди все более черствели. Работорговля разлагала европейцев, порождала в них все большую алчность. Внезапные вспышки восстаний отчаявшихся рабов лишь умножали их невзгоды и влекли за собой новые кровопролития. «Поскольку очень немногие негры могут перенести потерю свободы и выпавшие на их долю трудности, – говорится в одном документе 1788 года, – и поскольку у них нет сил терпеть, они все время стремятся воспользоваться любой оплошностью своих угнетателей. Чаще всего это выливается в мятежи, подавление которых редко обходится без большого побоища. Иногда мятеж удается. Тогда рабы истребляют весь экипаж судна. Они всегда готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы совершить любой отчаянный поступок, лишь бы выкарабкаться из своего несчастного положения, и, несмотря на все препятствия, часто достигают своей цели».
Человек, написавший эти строки, был аболиционистом и сочувствовал рабам. Однако, как показал Герсковиц, «большинство негров с самого начала отказывалось примириться с рабством без борьбы». Когда им не удавалось поднять мятеж в море, они восставали в самой Америке. Туссен-Лувертюр с Гаити был только одним из многих рабов, которые возрождали на берегах Карибского моря или в самой Америке попраннную человеческую свободу.
Об этой полосе восстаний нельзя забывать, изучая отношение уроженцев Западной Африки к работорговле. Не подлежит сомнению, что вожди и некоторые племена, населявшие побережье, легко поддались соблазну принять участие в заморской работорговле. Переход от издавна практикуемого домашнего рабства к торговле рабами оказался не слишком трудным. Их отношение к ней, может быть, отличалось от отношения некоего Джона Хоукинса – работорговца елизаветинских времен, на гербе которого красовался «полумавр во весь рост и в цепях»; возможно, оно отличалось и от образа мыслей тех европейских священников в Конго, которые многие десятилетия восседали на троне из слоновой кости у причала Луанды, милосердной рукой обращая в христианство толпы закованных рабов перед погрузкой их в трюмы кораблей, направлявшихся в Бразилию. И тем не менее было нечто такое, что объединяло их: общество допускало рабство и тем самым санкционировало работорговлю.
Вожди и народы побережья, по крайней мере некоторые, проявляли заинтересованность в удовлетворении спроса ненасытной Европы, поскольку получали при этом свою долю прибылей (в свое время такие же интересы побуждали вождей других племен участвовать в работорговле арабов). Однако представление о том, что африканское общество алчно и покорно вступило в многовековой период работорговли, представление, которое иногда пытаются создать сторонники «теории» «врожденной неполноценности» негров и «рабской омерзительности» африканского общества, не подтверждается никакими документами. Слабого можно вздернуть на виселицу, но это вовсе не значит, что она ему нравится. Африканское общество было относительно мирным и великодушным, даже мягким. Мир этих людей внезапно захлестнуло потоком смерти и ужасов. Лучшие и самые сильные пользовались любой возможностью оказать сопротивление или восстать, остальные терпели, но терпение это не означало покорности.