Кто-то из соседнего города, здраво сообразил похмелившийся Чернов, кто-то из дальних или ближних родичей, так сказать, соотечественников и соплеменников.
Сообразил так и бочком-бочком, стараясь не сильно себя обнаруживать, посеменил по краешку площади ближе к высокодоговаривающимся сторонам: поглазеть и ничего кроме. Сейчас у него что-нибудь кроме не получилось бы по причине крайней степени отупения, но тем не менее витала где-то в прозрачной поутру башке крамольная мыслишка: а обе ли стороны рады друг другу одинаково? Может, одна — то есть вефильская — сторона рада, а вторая — вовсе не очень. И то можно понять: жили себе жили, не тужили, извините за народную рифму, а тут — нате вам: пропавшие родственнички заявились. Голодные и плохо одетые. Кому это по душе придется, а?.. То-то и оно…
Однако остановился Чернов поодаль, но так, чтобы разговор слышать, присел на корточки, постарался прикинуться кустом, кактусом, неизвестным здесь растением перекати-поле. Отметил: не один здесь — зритель. Поодаль, там, где улицы втекали в площадь, толпились горожане. Не подходили ближе. Робели, видать. Или известный здесь ритуал не позволял посторонним слушать ритуальные тексты. И еще увидел Чернов: Кармель все-таки засек его, повел бешеным глазом, но не сказал ни слова. Поэтому Чернов так и остался на корточках — перекати-полем.
— Чем вы докажете, что именно ваш город был нашим городом по имени Вефиль? — вопрошал строго и даже с явно слышимой злостью стоящий впереди гостей высокий черноволосый мужчина в простом черном — в отличие от нарядного Кармеля — плаще.
— Чем вы докажете, что это ваши предки исчезли с земли Гананской в дни Великого Нашествия Псов?
Ага, подумал Чернов, они знают про Псов. И еще подумал все же расслабленный Чернов: ага, они таки не рады бедным родственникам…
— Разве надо доказывать это тем, кто владеет Книгой Пути? — с достоинством отвечал Кармель. — Разве народ Гананский не страдает от того, что не знает объяснений своей судьбы вчера и сегодня, разве не возникает постоянно жажда услышать слова, оставляемые в Книге Тем, кто выбрал народ Гаванский своим народом?
— А кто докажет, что Книга у вас?
— Вот Храм. — Кармель повел рукой. — Книга там была, есть там и там будет, пока жив в мире под Солнцем и Луной славный род Хранителей… — Добавил обыденно: — А он, род наш, прекращаться не предполагает.
— Как знать, — странно протянул гость и неожиданно обернулся, колко взглянул на сидящего на корточках Чернова. Быстро спросил у Кармеля: — Это кто?
И тут Кармель — вместо того чтобы честно сообщить гостю, знающему, судя по всему, Книгу Пути, что на корточках в сторонке сидит не кто иной, как знаменитый Бегун-на-все-времена, — тут Кармель повел себя странно. Огляделся по сторонам, словно ожидая либо поддержки, либо нападения, не нашел ни того, ни другого, вздохнул тяжко и произнес, отводя глаза:
— Это так… помощник мой… Не обращайте внимания, он не мешает…
Почему он так поступил? Чернов не понимал. Спросил бы, да не время было спрашивать. Но Кармель, как знал Чернов, несмотря на всю свою внешнюю простоту и открытость, был Хранителем, то есть — по определению! — человеком, обязанным хранить. В его случае — Книгу Пути. Но, говоря образно, это означало и тайну, ибо Книга и была тайной, самой великой из всех великих, которые имел отмеченный Сущим народ-скиталец. А Бегун — часть Книги и, значит, часть тайны… Ох, видно, не нравилась Кармелю ситуация, ох не нравились ему соплеменники, явившиеся явно не помогать, но судить. Жданные они были — да, но вот дорогие ли? Не чересчур ли высокой цена их визита окажется для вефильцев?.. Не того ждал Кармель от возвращения домой. Не за то поднимал вчера чаши с теплым гананским…
А главный пришелец — высокий, черноволосый, как уже сказано, и длинноволосый также, нос — с горбинкой, глаза черные, колючие, немолодой уже — под полтинник, наверно, — главный пришелец потерял интерес к невзрачному помощнику Хранителя, страдающему птичьей болезнью «перепел», спросил жестко: