Абрамов Сергей
Новое платье короля
Сергей Абрамов
Новое платье короля
И он выступал под своим балдахином
еще величавее, а камергеры шли за ним,
поддерживая мантию, которой не было.
Ганс Христиан Андерсен
По вечерам Алексей Иванович разговаривал с чертом. Черт приходил к нему в кабинет в двадцать один час тридцать пять минут, выражаясь общедоступно - сразу после программы "Время", и минутку-другую ждал Алексея Ивановича, пока тот медленно, с передыхом, поднимался по исшарканной деревянной лестнице на второй этаж.
И как вы думаете, с чего они начинали? Ну, конечно, с погоды они начинали, конечно, с температуры по Цельсию, конечно, с атмосферного давления в каких-то там миллиметрах таинственного ртутного столба, будь он трижды проклят!
А что, простите, может всерьез волновать двух старых людей, а точнее, старых сапиенсов, поскольку черт - никакой, конечно, не человек, а всего лишь фантом, игра воображения, прихоть старческой фантазии? Но то, что черт - сапиенс, то есть разумное существо, философ и мыслитель - сие ни у кого не должно вызывать сомнений. Да разве стал бы бережливый Алексей Иванович тратить свое драгоценное время - коего немного ему осталось! - на беседу с каким-нибудь пустельгой и легкодумом? Не стал бы, нет, и закончим на этом.
Итак, Алексей Иванович вошел в свой кабинетик, а черт уже сидел на ореховом письменном столе, грелся под включенной настольной лампой, жмурил хитрые гляделки, тер лапу о лапу, призывно бил тонким хвостом по кожаному футляру от пишущей машинки итальянской фирмы "Оливетти", которую Алексей Иванович привез из Вечного города - не фирму, вестимо, а машинку.
- Что, опять дожди? - спросил черт, прекращая барабанить и сворачивая хвост бубликом. - Опять циклон с Атлантики внес сумятицу в ваши изобары и изотермы?
- Опять двадцать пять! - тяжко вздохнул Алексей Иванович, опускаясь в жесткое рабочее кресло перед столом, в антигеморроидальное кресло с прямой к тому же спинкой. - Не лето на дворе, а просто какое-то издевательство над трудящимися. Температура скачет, давление прыгает, а что делать нам, гипертоникам и склеротикам, а, черт? Может, ложиться в гроб и ждать летального исхода? Может, может. Но где его взять - гроб? Его ж не продадут без справки о смерти. Вот тебе и замкнутый круг, черт, к тому же порочный... А давление у меня нынче - двести на сто двадцать...
- Сто восемьдесят на сто, - спокойно поправил черт, сварганив из большой гофрированной скрепки подобие хоккейной клюшки и гоняя по столешнице забытую кем-то пуговку, воображая, значит, что он - Вячеслав Старшинов, что он - братья Майоровы, что он - Фирсов, Викулов, Полупанов.
- Ну, приврал, приврал, - хитро усмехнулся Алексей Иванович. - А ты сядь, не мельтешись, не Майоров ты вовсе и не Старшинов. Так, черт заштатный, старый к тому ж. Вон - одышка какая... А все погода проклятая. О чем они там думают - в вашей небесной канцелярии?
- Я к ней отношения не имею, - обиженно проговорил черт. - Я из другого ведомства. А они там в дрязгах погрязли, сквалыжничают непрерывно, славу делят - не до погоды им. Да и нет никакой небесной канцелярии, ты что, не знаешь, что ли? Совсем старый стал, в бога поверил?.. - издевался, ехидничал, корчил рожи, серой вонял.
- Ф-фу, - махнул рукой Алексей Иванович, разгоняя мерзкое амбре, - не шали, подлый... А ты, выходит, есть?
- И меня нет, - легко согласился черт. И был чертовски прав, потому что в тот же момент в дверь без стука вошла Настасья Петровна и, не замечая на столе никакого черта, сказала сердито:
- Опять спишь перед сном? Пожалей, себя, Алексей. У тебя от снотворного - мешки под глазами. Знаешь, что бывает от злоупотребления эуноктином?
- Знаю, ты меня просвещала, - кротко кивнул Алексей Иванович, в который раз поражаясь прыткости маленького черта: только что сидел вот тут, а вошла Настасья - и слинял мгновенно, растворился в стоячем воздухе; и впрямь - фантом. - Только я, Настенька, не спал, я думал.
- О чем же, интересно? - машинально, безо всякого интереса спросила Настасья. Петровна, распахивая окно в сад, впуская в комнату мокрый вечер, впуская миазмы, испарения, шепоты, стрекоты, дальние кваканья и близкие мяуканья. И не ждала ответа, не хотела его совершенно, поскольку за сорок лет совместной жизни изучила Алексея Ивановича досконально, говоря языком физики - до атомов, а то и до протонов с нейтронами, и точно знала, что все эти протоны с нейтронами врали ей сейчас: ни о чем Алексей Иванович не думал, а просто клевал носом после ужина. - Гулять пойдем, - утвердила она непреложное и дала Алексею Ивановичу теплую вязаную кофту, толстую и кусачую, совсем Алексеем Ивановичем не любимую. - Надевай и пошли.
Не хотел Алексей Иванович никуда идти, а хотел почитать перед сном привезенный сыном свежий детективчик английского пера, судя по картинке на обложке - ужасно лихой детективчик, милое чтение, отдых уму и сердцу, но за те же сорок лет Алексей Иванович преотлично понял, что спорить с женой бесполезно, даже вредно для нервной системы. Настасья Петровна, женщина, несомненно, мудрая, мудро же полагала, что никакими аргументами ее мнения не расшатать, не поколебать, а раз так, то и слушать их, аргументы, совершенно бессмысленно. Иными словами, Настасья Петровна _глохла_, когда с ней спорили по житейским бытовым вопросам; собеседник мог биться в истерике, доказывая свою правоту, а Настасья Петровна мило улыбалась и все делала по-своему, как ей и подсказывал немалый жизненный опыт.
К слову. Раз уж речь зашла о жизненном опыте, сразу отметим: Алексей Иванович был старше супруги на некое число лет, в будущем году ожидалась круглая дата - его семидесятипятилетие, ожидалось вселенское ликование, литавры, фанфары и, естественно, раздача слонов, как говаривал бессмертный герой бессмертного произведения.
Кто - сами догадайтесь.
Дачка у Алексея Ивановича была своя, так - терем-теремок, не низок, не высок, о двух этажах со всеми удобствами. Купил он ее в самом конце сороковых, по нынешним понятиям купил за бесценок у вдовы какого-то артиллерийского генерала, а тогда казалось - деньги огромные, чуть ли не с двух книг гонорар за нее бабахнул. Участок - двадцать пять соток, сосенки, елочки, березки, сирень у забора, грядка с луком, грядка с морковкой, грядка с укропом, еще с чем-то - хозяйство домработницы Тани, которая с ними тоже почти лет сорок, как дачку справили, так Таня и возникла, приехала из сибирской глухомани - то ли ему, Алексею Ивановичу, дальняя родственница, то ли Настасье Петровне - никто сейчас и не вспомнит. И что особенно радовало Алексея Ивановича - дачка находилась в ба-альшом отдаленье от святых писательских мест типа Переделкина или Пахры, от суетливой литературной братии, ревниво следящей за растущим благосостоянием друг друга. А здесь Алексея Ивановича окружали люди военные, всякие генералы и полковники, которым льстило такое соседство, все-таки живой классик, гордость отечественной прозы.