- Сколько не виделись? - спросил Семенов.
- С сорок второго. Давно, - усмехнулся Алексей.
- Чего улыбаешься? Постарел я?
- Да уж не помолодел.
- Зато ты у нас орел: высоко летаешь. Вон, полна грудь цацок...
- Цацки я заработал, - жестко сказал Алексей.
- Слышал. Читал. Знаю. - Семенов говорил, как гвозди вбивал. - Ленка над твоей повестью полночи проревела.
- Какая Ленка?
- Жена. Ты что, забыл? Сам же нас познакомил...
- Забыл. - Алексей и вправду не вспомнил никакой Ленки.
- Увидишь - вспомнишь. Вечером у меня. Идет?
- До вечера дожить надо.
- Теперь доживешь, - засмеялся Семенов. - Ишь, фаталист выискался... Нет, правда, повесть - люкс. Я такого о войне не встречал.
- Она не о войне, - поправил Алексей.
- То есть? - удивился Семенов.
- Война - смерть, а повесть - о жизни.
- Действие-то на войне происходит.
- Жизнь везде, - отделался афоризмом Алексей, давая понять, что разговор ему неприятен. Семенов понял.
- Может быть, может быть... - протянул он. - А все ж напишешь про войну?
- Вряд ли. Война закончена. Во всяком случае, для меня. Другие напишут, это точно, а я нет.
- Слушай, Леха, ты какой-то чумной, нездешний. Очнись! Сам говоришь: война закончена. Развейся, отвлекись, махни куда-нибудь. Хоть на Днепрогэс: его сейчас восстанавливают, размах работ огромный. Получится роман - в самую жилу будет. Стройка - это же твоя тема.
- А что, - сказал Алексей, - можно и махнуть. Не все ли равно?..
- Ты бы ни черта не написал, если бы не Настасья, - сказал черт.
- Наверно, так, - согласилась душа Алексея Ивановича.
Телефон звонил долго, кто-то настойчиво рвался поговорить. Алексею надоело терпеть, он сбросил с головы подушку, резко сел на диване, взял трубку.
- Ну?
- Не нукай, не повезу, - засмеялся в трубке Давка Любицкий. - Когда вернулся, Лешка?
- Вчера ночью.
- И до сих пор дрыхнешь?.. Взгляни на часы: полдень уже.
- Шутишь? - Алексей знал, который час, а вопрос задал так просто, механически, чтоб что-то сказать.
- Ничуть, - Любицкий стал деловым и четким: - Вот что, герой. Сейчас ты встанешь, примешь душ, побреешься до скрипа, а через час мы к тебе приедем.
- Кто мы?
- Я с одним товарищем.
- С каким товарищем? Видеть никого не желаю! Хочешь, один приезжай.
- Один не могу. Сюрприз, - и брякнул трубкой.
- Псих ненормальный, - беззлобно сказал Алексей и пошел бриться.
Скреб жесткую щетинку золингеновским лезвием, рассматривал в зеркале свое намыленное отражение, думал о Давке. И карьерист он, и с принципами у него напряженно, нет их, принципов, и трепач изрядный, и попрыгунчик он, этакий отечественный Фигаро: то здесь, то там, всюду успевает, все про всех ведает, без мыла в одно место влезет - глазом не моргнешь... А вот врагов у него, похоже, нет. Недоброжелателей, настороженных - этих навалом, а откровенных врагов не нажил. Сумел так. Про Семенова, к примеру, говорят: пройдет по трупам. Про него, про Алексея, тоже много чего любопытного сочиняется, слухи доходят. А Давка - чист, аки агнец. И ведь Алексей знал точно: равнодушный человек Давка, а вся его показная доброта - от скрупулезного расчета. Не человек - арифмометр "Феликс". И Алексея он однажды высчитал и с тех пор опекает. Как может. А по нынешним временам может он немало... Что он сейчас придумал? Что за "товарища" ведет?
Пока добрился, постоял под душем, убрал комнату - гости и подоспели: брякнул у двери механический звонок. Алексей открыл дверь. На пороге Давка с акушерским саквояжиком под мышкой, набит саквояжик так, что не застегивается, пивные бутылки оттуда выглядывают, торчит коричневая палка сухой колбасы. А чуть поодаль, на лестничной площадке, скромненько так "товарищ". Прилично бы ахнуть вслух - ахнул бы Алексей: неземной красоты девушка, высокая, крупная, но стройная, коса через плечо переброшена толстая, русая, до пояса аж. Стоит - улыбается. Не коса, вестимо, а девушка.
Алексей отступил на шаг, сказал:
- Прошу, - и не удержался, добавил. - Не ожидал.
- Как так не ожидал? - зачастил Давид, влетая в прихожую. - Я ж позвонил, предупредил... А-а, догадался! Ты небось решил, что я какого-нибудь хмыря тебе приведу - из начальников, так? Ну, серый, ну, недоумок! Я тебе Настасью привел, только ты стой, не падай, смотри на нее, радуйся... А этот бирюк, Настюха, он и есть знаменитый писатель, герой сражений, орденоносец и лауреат. Полюби его, Настюха, не ошибешься.
- Попробую, - сказала Настасья.
- Что попробуете? - спросил Алексей, все еще малость ошарашенный неожиданным сюрпризом Давки.
- Полюбить, - вроде бы пошутила, подыграла Давиду, а в глазах - заметил Алексей - ни смешинки, серьезными глаза были, голубыми, глубокими.
- И получится? - Алексей упорно сворачивал на шутку, ерничал.
- А это как захотите.
- Уже захотел, - Алексей вел летучий разговор по привычной колее легкого флирта. Как в древней игре: роза, роза, я тюльпан, люби меня, как я тебя... А Настасья, похоже, древней игры не знала.
- Не спешите, Алексей Иванович, впереди - вечность.
И как ожог: военное лето, поляна в лесу, брошенное вскользь: "До вечера - целая вечность..."
- Как вы сказали?
Умный Давид мгновенно уловил какую-то напряженность вопроса, какой-то незапланированный перепад в настроении приятеля, вмешался, заквохтал:
- Потом, потом, наговоритесь еще... А ты, Настюха, похозяйничай у холостяка, кухня у него большая, но бесполезная, плита небось ни разу не включалась, разве что чайник грел. А я тут отоварился, вон - полна коробочка, дары полей и огородов. Спроворь нам, Настюха, червяка заморить, - и сам потащил в кухню саквояжик.
Настасья следом пошла, на Алексея даже не взглянула.
А Давка через миг воротился, взял Алексея под ручку и увлек в комнату.
- Какова девица, а? Красота, кто понимает, а ведь ты, Алешка, понимаешь, ты у нас знаток.
- Кто такая?
- А-а, заело, зацепило! Так я и думал, на то и рассчитывал. Обыкновенная девица-красавица, девятнадцати весен от роду, родом - не поверишь! - из деревни, от сохи, так сказать, ягодами вскормленная, росой вспоенная.