- Погоди, не юродствуй. Я серьезно.
- А серьезно, Леха, все просто, как примус. Девка и вправду из деревни, из-под Ростова, какая-то дальняя родня жены, седьмая вода на киселе. Приехала поступать в педагогический, но провалилась. А ехать назад - ни в жилу. Что у них там в деревне - навоз да силос, женихов никаких. Вот она и нашла нас, дорогих родственничков, попросила помочь. Очень ей, понимаешь, столица по нраву пришлась.
- Ну и помог бы сам. Чего ко мне притащил?
- Ты что, слепой? У тебя таких баб сроду не было.
- И не надо.
- Нет, надо! - голос у Давки стал жестким, начальственным. - Я тебе никогда ничего зря не советовал, все - в цвет. И сейчас скажу: оставь ее у себя.
- То есть как?
- Обыкновенно. Ей жить негде, а у тебя - квартира. За ней уход нужен. Да и за тобой тоже.
- В домработницы мне ее предлагаешь?
- Смотри в корень - в жены.
- С ума сошел!
- И не думал. Я, Леха, в людях мало-мало разбираюсь, этого ты у меня не отнимешь. Так поверь: она тебе не просто хорошей женой будет, она из тех, кто города берет, коней на скаку останавливает и рубли кой-кому дарит. Но города, как тебе известно из опыта, в-одиночку не возьмешь. Нужна армия.
- Я-то при чем?
- Ты и есть армия.
- А она, выходит, командарм?
- Выходит. Вернее, штаб армии... Да не в том, Леха, дело. Женщина она баба на все сто, одна на мильен, поверь чутью Любицкого.
- Слушай, сват, ты забыл об одной маленькой штучке. О любви.
- Я о ней всегда помню, - в голосе Любицкого вдруг появилась грусть, и Алексей невольно подумал о вечно больной жене приятеля, о двух дочках-школьницах, которых, по сути, воспитывала теща, кстати и о теще, которая терпела Давку лишь потому, что он умел _зарабатывать_. - Была б моя воля, сам бы женился. Да только я ей - тьфу, плюнуть и растереть. Она, Леха, дорогого стоит. И я ведь не только тебе, я и ей добра хочу...
- Ишь, доброхот... - сказал Алексей.
И еще что-то сказать хотел, но Настасья не дала. Вошла в комнату, спросила:
- Где стол накрывать?
- Где? - Алексей пожал плечами. - Я обычно в кухне завтракаю.
- В-кухне, Алексей Иванович, - улыбнулась Настасья, - готовить полагается. А завтракать мы здесь станем...
Душа Алексея Ивановича, изрядно поплутав в космических далях, вдруг заметила, что каким-то хитрым зигзагом возвратилась в родную Солнечную систему. Вон Сатурн, кольцо на нем, как поля у шляпы. Вон Юпитер со своими спутниками, не исключено - искусственного происхождения. Вон летят, кувыркаясь, астероиды - обломки славной планеты Фаэтон, как считает писатель-фантаст Александр Казанцев. А вон и Земля показалась, голубенький шарик, а вокруг нее тоже спутники крутятся, эти уж точно искусственные, а вон и станция "Салют", на борту которой несут очередную космическую вахту герои-космонавты.
Неужто путешествие к концу близится?..
А черт откуда-то подслушал мыслишку про путешествие, заявил ворчливо:
- Хватит, налетался! Думаешь, легко мне на старости лет временной канал удерживать? Это ж какие усилия требуются!.. Но погоди, до Земли еще долететь надо.
Алексей лежал на диване, курил и смотрел в потолок. Звонили из издательства, звонили из журнала, звонил Семенов. Всем, видите ли, любопытно, как продвигается работа над нетленным произведением, над романом века. А она, представьте себе, никак не продвигается, она, представьте себе, стоит на месте, корни в стол пустила. Две главы есть, а дальше - пусто. Писать он, что ли, разучился?..
Вошла Настасья, забрала пепельницу, полную окурков, поставила чистую. Ушла.
Алексей крикнул:
- Настя, вернись!
Она возникла на пороге, прислонилась плечом к косяку.
- Ты почему молчишь? - спросил Алексей. - Обиделась на что-то? С утра как воды в рот...
- Мешать вам не хочу, - безразлично сказала она. - Вы вроде работаете...
- Именно "вроде", - усмехнулся Алексей, - не прикладая рук...
- А вы приложите. У вас, кроме рук, и голова есть. Голова да руки - что еще нужно?
- Слушай, Настасья, я все спросить хочу: почему ты в институт не поступила? Голова да руки - что еще нужно?
Настасья смотрела на него в упор, как расстреливала. За ту неделю, что она существовала в его доме, Алексей попривык к ее взгляду, а поначалу ежился, отводил глаза.
- Я и не поступала, - спокойно сказала Настасья.
- То есть как? - опешил Алексей.
Тут она разрешила себе улыбнуться. Улыбка очень меняла лицо: каменное, резное - оно сразу оживало, даже глаза солнцем загорались. Короче: из статуи - в живую Галатею.
- Обыкновенно. Я туда пришла, а там все такие умные, все обо всем знают: какие-то серапионы, какой-то РАПП... А еще военных много, с орденами, как вы. Я и подумала: куда мне, деревенщине, равняться с ними? И ушла. Адрес Давида Аркадьевича у меня был.
- Вруша ты, Настасья, - сказал Алексей, довольный, что поймал девушку на вольной хитрости. - Все-то ты знаешь: и про РАПП, и про серапионов. Слышал, как ты Семенову отвечала, да он и сам мне сказал. Правда, в его стиле - о стирании граней... Сознайся, было?
- Было. Только эти грани я потом стерла, позже. А тогда, в институте, сразу решила: не мое это.
- А что твое?
- Мое? - Настасья помедлила с ответом. Алексей ждал. - Мое, Алексей Иванович, в другом. Отключить у вас в кабинете телефон, принести вам чай покрепче и не мешать, - она подошла к столу. - Я тут похозяйничала вчера, разобрала ваши бумаги. Здесь - все по делу, факты, цифры, вот в этих блокнотах, вот стопочка. А в этом блокнотике вы разные случаи записывали, тоже должно пригодиться. Ну а эти, - она подняла два потертых блокнота, эти я уберу, чтоб глаза не мозолили. Ерунда здесь, пустое, вам не понадобится... Вставайте, Алексей Иванович, нечего зря валяться. Первые две главы у вас получились, я прочла, можно и дальше.
Алексей резко поднялся. Стоял злой.
- А кто тебе позволил подходить к моему столу? - чуть ли не рыком на нее.
А Настасья - как не слышала.
- Сама подошла, без разрешения, извините, если что не так. Но давайте договоримся: я к вашему столу не подойду, если вы от него отходить не будете. У меня свой стол есть, в кухне, - и пошла прочь. У двери обернулась: - Чай я вам принесу...
Алексей смотрел на письменный стол, на аккуратно разложенные - по темам! - записи, на стопку чистой бумаги, прижатую паркеровской ручкой, подаренной Давидом. Сказал с чувством: