Алексей Иванович сел на тахте, спустил на пол тонкие венозные ноги, нашарил тапочки. Сидел, опершись ладонями о край тахты, собирался с силами: не так их много осталось, чтоб вскакивать с постели как оглашенный, чтоб мчаться во двор и - что там поэт писал? - блестя топором, рубить дрова, силой своей играючи. Играть особенно нечем, а что есть стоит расходовать аккуратно и не торопясь. Он прошелся по комнате - шесть шагов от стены к стене, от книжного стеллажа до окна, специально под кабинет самую маленькую комнату выбрал, не любил огромных залов, потолков высоких не терпел, это у Настасьи спальня, как у маркизы Помпадур, прошелся, размял ноги, посмотрел сквозь залитое дождем стекло: какой же дурак хочет, чтобы лето не кончалось, чтоб оно куда-то мчалось?.. Надел черную водолазку, черные же мягкие брюки, носки тоже черные натянул. Володька хохмил: ты, дед, как артист Боярский, только не поешь. А почему не поет? Не слыхал Володька, как пел когда-то дед, как лихо пел модные в былинные времена шлягеры: в путь, в путь, кончен день забав, в поход пора, целься в грудь, маленький зуав, кричи "ура"... А любовь к черному цвету она, конечно, невесть откуда, но ведь идет Алексею Ивановичу черное и серое, а сегодня с телевидения приедут, станут его снимать для литературной программы, станут спрашивать про новый роман, только-только опубликованный, - надо выглядеть элегантно, несмотря на годы. А что годы, думал Алексей Иванович, спускаясь но лестнице в ванную комнату, умываясь, фыркая под теплой струйкой, а потом бреясь замечательной электрокосилкой фирмы "Филипс", все морщинки вылизывая, во все складочки забираясь, и еще поливая лицо крепким французским одеколоном, а что годы, думал он поутру разнеженно, это ведь только в паспорте семьдесят четыре, это ведь только вечером, когда тянет ногу и сердце покалывает, а утром - ого-го, утром все кошки разноцветны, нога не болит, настроение отменное, а с телевидения примчится какая-нибудь средних лет дамочка, и Алексей Иванович, черновато-элегантный, будет вещать про литературу всякие умности и выглядеть молодцом, орлом, кочетом.
- Алексей Иваныч, завтракать иди, - сказала, появляясь в дверях ванной комнаты, Таня, глядя, как причесывается дальний родственник, как наводит на себя марафет. - Красивый, красивый, иди скорей, чай простынет.
- Думаешь, красивый? - спросил ее Алексей Иванович, продувая расческу, снимая с нее седые волосы: лезли они, проклятые! - Раз красивый, могла бы и кофеек сварганить.
- Отпил ты свой кофеек, - сварливо заметила Таня, по-утиному переваливаясь впереди Алексея Ивановича в кухню, шаркая ботами "прощай, молодость", теплыми войлочными ботами, которые она не снимала и в доме, используя их как тапочки. - Отпил, отгулял, отлетал, голубь, пей чаек, не жалуйся, а то Настасье наябедничаю.
Помимо войлочных бот, носила Таня черную - в тон Алексею Ивановичу телогрейку, на вид - замызганную, но целую, еще - мышиного колера юбку, а волосы покрывала тканым шерстяным платком, к платкам вообще была неравнодушна, сама покупала в сельмаге и в подарок принимала охотно. Володька, наезжая, подзуживал:
- Тетя Таня, ты, когда спишь, ватник снимаешь?
- Конешно, - отвечала Таня, не поддаваясь Володьке, - что ж я, бомжа какая, в одеже спать?
- И боты снимаешь? - не отставал Володька.
- И боты обязательно, - чувства юмора у Тани не было, вывести ее из равновесия - дело безнадежное, в крайнем случае Володька, если очень ей надоедал, мог схлопотать поварешкой по лбу и получал, бывало, несмотря на каратистскую реакцию.
Готовила она отменно, дом содержала в порядке, вот только на язык была несдержанна, что на уме, то и _несла_. Всем перепадало, даже гостям, а среди них случались люди высокопоставленные, солидные и тоже - без чувства юмора. Ну, обижались. Настасья Петровна извинялась: мол, сами страдаем, сами все понимаем, но где сейчас найдешь верную домработницу, а Алексей Иванович, напротив, всегда радовался случайному аттракциону, даже загадывал: кому Таня сегодня нахамит. И в один прекрасный момент понял: хамит-то она только тем, кто неприятен хозяевам, о ком они за глаза дурно отзывались, а приглашали в дом лишь из какой-то корысти, по необходимости. Ну-ка, признайтесь: у кого таких знакомых нет? То-то и оно, у всех есть... Но хамила она легко и беззлобно. Могла сказать толстяку: убери живот, всю скатерть измял. Или его грудастой половине: не наваливайся на стол, а то сиську в борщ уронишь. И потихоньку, постепенно Таня стала своего рода достопримечательностью дома Алексея Ивановича и Настасьи Петровны. Люди шли в гости - "на Таню", на аттракцион, как, помните, заметил Алексей Иванович, и подлизывались к ней, и сами ее провоцировали на _выступление_, и, узнав про ее слабость, привозили ей в подарок платки.
- Когда сегодня телевизоры приедут? - спросила Таня, закладывая в духовку нечто белое, что впоследствии превратится в пирог с капустой: на кухонном столе валялись ошметки капустных листов, торчала сталактитом кочерыжка.
- В двенадцать, - сказал Алексей Иванович, нехотя ковыряя творог. Дала бы мне кочерыжечку, а, баба...
- Это с творогом-то? - засомневалась Таня. - А если прослабит? Хотя тебе полезно, на, грызи... мужик, - добавила в ответ на "бабу". - А жрать-то они станут?
- Вряд ли. Они люди казенные, у них, наверно, столовая есть, - и хрустел капустой, и хрустел. - Ты вот что. Скажи Настасье, как проснется, чтоб ко мне не лезла. Я в кабинете посижу, набросаю пару страничек - о чем говорить буду...
- Иди, - разрешила Таня, - подумай. Хотя в телевизоре что ни ляпнешь все умным кажется. Парадокс.
Алексей Иванович, нацелившийся было на выход, аж остановился: ничего себе словечко бросила, неслабое, сказал бы Володька, и в самый цвет. Иногда Алексею Ивановичу казалось, что Таня всех ловко мистифицирует: телогрейкой своей, ботами, всякими там "одежами", "нонеча" или "ложь на место", а сама вечерами почитывает словарь Даля и заочно окончила Плехановский институт - это в смысле того, что готовит отлично. Но рационально мыслящая Настасья Петровна сей феномен объясняла просто:
- Она с нами сто лет живет, поневоле академиком станешь.
Склонна была Настасья к сильной гиперболизации... Что ж в таком случае сама она в академики не выбилась? И Алексей Иванович, хотя и лауреат всех мастей, а ведь не академик, даже не кандидат каких-нибудь вшивеньких наук.