Выбрать главу

- Будем снимать, - Алексей Иванович тоже стал деловым и собранным, резво подошел к креслу, уселся, ногу на ногу закинул. - Итак, о чем речь?

Настасья Петровна отплыла в дальний угол, софиты вспыхнули, толстая Нонна скромно села на краешек кресла, одернула юбчонку на арбузных коленях и затараторила:

- К нам на телевидение приходит много писем от зрителей, которые познакомились с вашим новым романом, - она подняла журнал и показала его Алексею Ивановичу, словно он его никогда не видел, - и хотели бы услышать, как родился его замысел, кто послужил прототипом главного героя... И потом, вы так резко оборвали судьбы героев, что многие интересуются: будет ли продолжение?

Алексею Ивановичу ужасно хотелось поизгаляться. Сказать, например, что никаких прототипов не было и быть не могло, что только дураки могут ждать продолжения там, где черным по белому написано: "Конец". Не "Конец первой книги", а просто "Конец". А после потребовать у тетки оригиналы помянутых ею писем: наверняка их нет, наверняка она все сочинила. Короче, хотелось ему поставить суетливую Нонну Сергеевну в неловкое положение, но делать этого он не стал: рядом стрекотал камерой действительно занятой человек, который позавчера снимал актера Пупыркина, вчера - художника Мурмулькина или кого там еще, а сегодня служба привела его на дачу к писателю, и плевать ему было на их возвышенные откровения. Он честно отрабатывал свой хлеб, ставил свет, строил кадр, таскал тяжести, а всякий честный труд Алексей Иванович уважал и никаких шуток позволить себе не мог. Поэтому он вполне серьезно ответил:

- Два года назад мне удалось побывать в Тюменской области, познакомиться с людьми, каждый из которых имеет полное право стать героем повести или романа. Конкретно никто из моих новых знакомых не стал прототипом того или иного героя - это было бы не очень честно по отношению к людям: в моем романе есть и отрицательные персонажи, а положительные тоже не во всем положительны. Но если вспомнить известный литературоведческий термин "собирательный образ", то герои мои собрали многие черты характеров людей, умеющих и любящих делать дело, - тут Алексей Иванович со значением посмотрел на оператора, а получилось - в камеру. - Тогда, пожалуй, и родился замысел романа. А уже в Москве мне очень помогли специалисты-нефтяники, много перечитал я и специальной литературы... Впрочем, я не ставил перед собой цели писать некий научно-производственный труд, я писал о людях, об их взаимоотношениях, а уж как удалось - не мне судить...

- И ваши читатели, и критики, уже оценившие роман в прессе, - как по писаному шпарила Нонна Сергеевна, - единодушно считают его заметным явлением в литературе. Я слышала: вам предложили экранизировать его? - она улыбнулась в пол-лица, считая, видимо, себя Мерилин Монро или Галиной Польских.

- Да, я получил предложение - как раз от телевидения, - подумать о пятисерийном киноварианте. Но пока это - далекая перспектива.

- Может быть, тогда мы и узнаем продолжение судеб полюбившихся нам героев?

- Не исключено, не исключено, - уже несколько рассеянно ответствовал Алексей Иванович, прозрачно намекая, что пора закругляться, пора гасить софиты, под которыми он малость вспотел.

И Нонна Сергеевна тоже поняла это.

- Спасибо вам за беседу, - проникновенно, с некоторой долей интимности сказала она. - Примите от всех телезрителей искренние пожелания новых творческих свершений.

Деловик-оператор тут же остановил камеру, щелкнул выключателем, и в гостиной мгновенно стало темно. То есть в ней по-прежнему гулял летний яркий день, но Алексей Иванович подумал, что искусственное освещение богаче и красочнее естественного, природного. Вот вам хитрые фокусы века НТР!

Поскольку _работа_ завершилась, Алексей Иванович позволил себе вольную шпильку в адрес велеречивой Нонны.

- А что, - наивно поинтересовался он, - у телезрителей случаются _неискренние_ пожелания?

Оператор, сноровисто укладывающий в чемоданы аппаратуру, громко хмыкнул, а Нонна Сергеевна с мягкой укоризной объяснила:

- Просто существует такая фразеологическая форма...

- А попросту штамп, - Алексей Иванович легко встал, шаркнул ножкой в домашней тапочке и поклонился. - Однако премного благодарен. Имею честь и все прочее, - и споро порулил к выходу.

А оператор неожиданно сказал вроде бы в пространство странную фразу, по-видимому - цитату:

- "Ее голубые глаза увлажнились слезами умиления". - Будто бы он свою напарницу в виду имел, будто бы он так иронизировал над нею.

Но Алексей-то Иванович, внешне никак не отреагировавший на закавыченную реплику, все распрекрасно понял и еще раз - не без злости, правда - оценил хитрую толковость подлеца-оператора, на сей раз - его снайперское остроумие. Цитатка была из романа Алексея Ивановича, он даже помнил откуда: из седьмой главы, где героиня узнает, что ее муж не согласился на лестное предложение переехать из Тюмени в Москву...

Но оценить-то остроумие он оценил, а вот настроение испортилось. И, казалось бы, мелочь, легкий укол со стороны непрофессионального читателя, но ведь в больное место попал, в чувствительный нервный узелок, который давно уже подавал некие сигналы бедствия, и Алексей Иванович слышал их, а помочь ничем не мог. Говоря образно и высокопарно, он, Алексей Иванович, большой корабль в большом плавании, слишком далеко удалился от этих сигналов: радио их принимает, а доплыть - мощности двигателей не хватает. И даже думать о том не хотелось!

Обедали в столовой. Стол там был несуразно большой, рассчитанный даже в сдвинутом состоянии на двенадцать персон, а в разобранном - на все двадцать четыре. Два года назад Алексей Иванович с супругой приглашен был в Англию, как пишут в протоколах Союза писателей - "для творческих встреч и выступлений", так Настасья Петровна чуть ли не всю валюту бухнула на покупку суперскатертей для дачного великана; дюжина скатертей, все разного цвета, из каждой можно легко сварганить палатку для пехотного взвода.

Алексей Иванович и Настасья Петровна по заведенному ею великосветскому ритуалу сидели по разные стороны стола, что Алексея Ивановича безмерно раздражало: не говорить приходилось, а орать друг другу. Впрочем, и тут Алексей Иванович придумал иезуитский ход: использовал Таню в качестве толмача.