— Присаживайтесь, — сказал офицер, сидящий за столом. На его лице признаки усталости были видны еще сильнее — ввалившиеся, тусклые глаза, серая кожа, едва ощутимая заторможенность в движениях.
«Не спал более суток» — решил про себя Владимир, присаживаясь.
— Майор Белкин, — представился офицер. — А вы — Смоляков Владимир Святославович, две тысячи сто семидесятого года рождения, доцент кафедры «История» Московского гуманитарного университета?
— Совершенно верно, — Владимир склонил голову, ощущая, что майор пытливо рассматривает его. Что он, несмотря на усталость, не утратил живости ума и что он очень опасен. — Чем могу быть полезен?
Больше всего на свете Виктор хотел спать. Ночью не удалось даже прикорнуть, задержанных привозили одного за другим и в один момент даже образовалась небольшая очередь. Но больше усталости тяготило ощущение, что все допросы оказались бесполезны. Ни один из задержанных террористов, экстремистов и просто националистов ничего толком не знал про случившиеся взрывы. Да, кто-то краем уха слышал про Российский национальный комитет. Но кто именно в нем состоит, кто заправляет — не мог сказать никто.
После ночных бесед осталось противное ощущение собственного бессилия. Подобного чувства майор Белкин не испытывал очень давно и оно раздражало, подобно глубоко вонзившейся занозе: и вытащить не выходит и отвлечься не получается…
От последнего задержанного Виктор не ожидал ничего нового. Но увидев вошедшего, насторожился. Некое внутреннее чутье, присущее всем хорошим сыщикам, настойчиво вопило — этот опасен, очень опасен!
А на вид и не скажешь — роста среднего, сложение обычное. Лицо не запоминающееся, гладкие русые волосы зачесаны набок. Вот только глаза, серые и холодные, словно оружейная сталь. Глаза хищника, уверенного в себе и жестокого. Такие не часто встретишь у вузовского работника…
— Чем могу быть полезен? — спросил задержанный Смоляков.
— Вы служили в армии? — не отвечая на вопрос, поинтересовался Виктор. Рассматривая личное дело, он все больше удивлялся, а тревожный звонок внутри гремел все громче.
— Да, — кивнул Смоляков спокойно.
— В специальном диверсионном подразделении «Амурский тигр»?
— Да, — последовал столь же спокойный ответ.
— Участвовали в боевых действиях на российско-китайской границе?
— В период «Маньчжурского конфликта», — Смоляков улыбнулся, так мягко и добро, словно рассказывал о детских впечатлениях, — два года провел на фронте. А до этого год — в Средней Азии, в «Огненном поясе». Более двухсот боевых рейдов. Представлен к правительственным наградам… Да у вас же все это записано!
— Конечно, — кивнул Виктор. Перед ним сидел человек, способный (или когда-то способный) убивать голыми руками, выживать в тайге и пустыне, пробраться туда, куда проникнуть просто невозможно. И при этом — невзрачный, ничем не примечательный доцент. — Но одно дело — записано, а другое — я спрошу у вас лично. Со взрывчаткой вам иметь дело приходилось?
— Было такое, — несколько недоуменно кивнул Смоляков. — И что?
— А правда, что вы два года являлись членом экстремистской организации Русский Арийский Легион?
— И это было, — доцент скривился, словно ему в рот попал особенно кислый лимон. — До тех пор, пока Кочерыжный не спился и совсем не рехнулся. Стал вести речи про жидомасонский заговор и прочее. С тех пор я туда ни ногой! Уже три, нет, четыре года!
— И что, с тех пор вы не поддерживаете связей ни с кем из старых знакомых? — Виктор понял, что сидящий напротив человек ничего ему не скажет. Ни за что.
— Нет, — Смоляков закинул ногу на ногу. — Так что я не очень понимаю причины моего задержания.
— Если вы не в курсе, то произошел взрыв. Мы должны проверить все версии, в том числе и причастность к нему русских националистических организаций.
— Ясно. Тогда спрашивайте.
Виктор едва не заскрипел зубами. Этот ублюдок ведет себя у него в кабинете так, словно он тут хозяин. И ничего нельзя сделать! Это не рецидивист Лютенцов, к которому можно применить поправку двести семь! Формально ее можно использовать и тут, но начальство вряд ли одобрит, а общественность поднимет такой крик, что с карьерой можно будет распроститься.
Если Смоляков не расколется, конечно. А он не расколется. «Амурский тигр», мать его!
Виктор задал еще несколько малозначащих вопросов. Доцент отвечал вежливо и спокойно, не проявляя признаков волнения.
— Все, вы можете идти, — сказал, наконец, майор.
— Всего хорошо, — Смоляков поднялся и ушел. А Виктор смотрел ему вслед и чувствовал, что встретиться им еще придется. И очень скоро.
На Ленинградском вокзале было людно. Само здание вокзала, перестроенное последний раз двадцать лет назад, высилось ослепительно белым айсбергом среди беспокойного моря спешащих людей. Со всех сторон наваливался шум — гудки отходящих поездов, человеческие крики и речь, рокот автобусов и такси и перекрывающий все электронный голос, делающий объявления. Пахло жареными пирожками, пивом и еще почему-то соленой рыбой.
Владимир прибыл на вокзал после двух часов пребывания в метро. Он пересаживался с ветки на ветку, менял направление движения, несколько раз проскакивал в закрывающиеся двери. И лишь когда убедился, что ретивый майор с цепкими и умными глазами не установил за ним слежку, поехал на вокзал.
Впереди — поездка в Санкт-Петербург. Утомительная, но необходимая.
Пройдя торговую зону, где в глазах рябило от разноцветных рекламных щитов кафе, закусочных и магазинчиков, предлагающих продукты и разнообразные товары в дорогу, он оказался у подземного перехода, ведущего к поездам.
Ботинки противно стучали по лестнице, безвкусно выложенной коричневым камнем.
Подошел к турникету и сунул идентификационную карточку в считывающее устройство. Там что-то щелкнуло, загудело. Компьютер принялся обрабатывать данные, содержащиеся на карточке, сравнивая их с теми, что попали в него в тот момент, когда Владимир Смоляков, не выходя из дома, бронировал билет.
Одновременно с карточки, которая служит, помимо опознавательного объекта, еще и носителем финансов, будет списана сумма, полагающаяся за проезд по маршруту Москва — Санкт-Петербург в вагоне СВ.
Удобно. И никаких наличных денег.
Идентификационные карточки ввели более века назад. Они заменили одновременно паспорт, карточки медицинского и пенсионного страхования, ИНН и кредитные карты. Благодаря им стало почти невозможно увильнуть от налогов и скрыться от внимательного ока государства. Наличные деньги не исчезли из оборота, но использовались редко, все больше для мелких покупок.
Но удобств от карточек было все-таки больше. Легкость в обращении, отсутствие необходимости возиться с кучей бумаг, и как следствие — экономия от сокращения количества чиновников, которые должны эти бумаги оформлять и визировать. Кроме того, карточку невозможно подделать, и другой человек не сможет ей воспользоваться — каждая активируется только при соприкосновении с большим пальцем хозяина.
Владимир продолжал держаться за карточку. Затем в глубине считывающего устройства что-то завибрировало, и из узкой щели выполз билет, нежно-зеленый, словно первая апрельская листва.
С лязгом открылся замок турникета.
Владимир вытащил карточку. Билет не желал вылезать, словно его кто-то держал изнутри. Только приложив силы, удалось выдрать его из цепких объятий машины.
Когда вошел в турникет, стальные челюсти замка клацнули за спиной, заклинивая проход.
На перроне оказалось пустынно. Поезд вытянулся вдоль платформы, словно громадная зеленая гусеница. Проводники застыли у вагонов синими статуями, точно огромные суслики перед своими норами.
Владимир подошел к вагону, предъявил билет. Проводница — молодая миловидная женщина с падающей на плечи гривой черных волос, заулыбалась, мелодичным приятным голосом сказала «Проходите!».
На фирменном бейджике Владимир прочитал имя «Гульнара». Почему-то стало обидно, что на самой старой железной дороге России, на одном из наиболее знаменитых рейсов, работают не русские по крови люди.