- Мы это, товарищ капитан… - замялся старшина из похоронщиков с закатанными рукавами:
- Может, проститься с ними желаете? Оно, конечно, по правилам было бы изъять прямо сейчас документики, награды и прочее. Но мы люди понимащие, - он решительно протянул Виктору фляжку с открытой алюминиевой пробкой на цепочке: - Выпей, капитан, за упокой души братьев-славян. Наркомовские сто грамм…
- Откуда, земеля? – оживился Ахромеев, что, понятное дело, ожидал, что ему перепадёт.
- Сэкономил, - ухмыльнулся старшина. Его вытянутая рука с флягой заметно дрожала: - Будешь, капитан?
- Ладно, приступим, - Виктор, сдавливая накатившую тошноту, отодвинул руку с фляжкой.
Сдавливая подступившую тошноту, он подступил к «четвёртому». Дёрнул клапан пропотевшего, в тёмно-бурых подтёках синего комбинезона, звякнул Орденом Славы над правым карманом защитной гимнастёрки, расстегнул плохо поддающимися пальцами пластмассовые зелёные пуговки на груди (поставлялись по ленд-лизу):
- Старший лейтенант Тевосян! Что вы стоите как… хм, гм… Приступайте, кому говорят! - и изменившимся голосом: - Очень прошу тебя, Армен. Помоги…
Когда всё было закончено, и полуторка укатила в поле закапывать неподвижные изуродованные смертью тела, из-за яблоневого сада показалась иная процессия. Трое бойцов из недавно поступивших, с винтовками наготове, вели четверых пленных эсэсманов. Несмотря на жару двое «гадов» были облачены в короткие маскировочные куртки в ядовито-зелёно-коричневых разводах. Ветер шевелил волосы двоих, а на третьем была надвинутая на лоб стальная каска. На боковине, под рожком отдушины, у неё был изображён по трафарету белый щиток с чёрными косыми молниями. С другой стороны простмастривался общий отличительный знак – белый орёл с раскинутыми крыльями, что сжимал в лапах свастику в веночке. За плечами у троих были рыжей шерсти квадратные ранцы со скатанными по Y-образной трапеции плащ-палатками. На заду качались на ремнях знаменитые цилиндрические канистры для противогазов из гофрированного железа и круглые, обшитые войлоком фляжки с вывинчивающимися стаканчиками. На широких ремнях с бляхами «Моя честь в верности» красовались патронные сумки и пустые, обтянутые парусиной ножны от штык-ножей. (Либо пошли по рукам, либо кто-то из конвоиров нёс их в своём вещмешке.) На плече у первого из конвоиров с красными сержантскими лычками висели три карабина «Маузер» и лакированная чёрная кобура. Он насвистывал сквозь зубы «Синий платочек», подражая в меру сил Клавдии Шульженко. Правда одновременно пыхтел в пол затяжки «козьей ножкой», что была свёрнута из газетной бумаги.
Четвёртым пленником был лощёный танкист дивизии СС, о чём свидетельствовал оскаленный металлический череп с костями на чёрной пилотке с белым кантом; чёрный комбинезон на котором вырисовывались черные, обшитые серебряным бисером петлицы, на одной из которых были серебряные кубики, а на другой серебряные же молнии. Выставив вперёд небритый подбородок, холодно улыбаясь голубыми, продолговатыми глазами, он шёл мерной поступью, словно заведённый. Казалось, ничего вокруг его не интересовало. Лишь встретившись случайно с взглядом Виктора, он мгновенно спрятал улыбку. Глаза его зажглись зловещим пламенем. Длинные руки дёрнулись к груди.
Не помня себя и оттолкнув с пути «Синий платочек», что окуривал себя самокруткой, Виктор в три скачка оказался возле «панцерманн». Пригвоздив себя к его угрожающе-насмешливым глазам, он схватил его за чёрный ворот с серебряными молниями и кубиками:
- Что, падла фрицевская, доигрался со своей смертью?!? Носишь её на своей башке ёб… и ничего – пока ещё жив?!? Кончить тебя сейчас, а!?! Кончить тебя, зараза…
Назад от опешившего эсэсманна его рвал обеими руками Тевосян и, кажется, Хохленко. Молодые бойцы-конвоиры, потряхивая винтовками, орали на остальных пленных так, что те угрюмо задрали к верху руки в мешковато-пятнистых рукавах. Сержант, старший конвоя и самый старший из всех, с прилипшей к губе «козьей ножкой» буднично взирал на происходящее.
- Брось дуру валять, капитан, - полушутя-полусерьёзно заметил он. – Тьфу, зараза… - он, наконец, сплюнул самокрутку, что обожгла ему губы. – Положить бы вас всех тута, на месте! – он для острастки скинул короткий рожковый ППС, что заставило эсэсманов сдвинуться плотнее. – Жалько на вас патронов тока. Да и в штрафную второй раз дюже неохота.
- А что, там уже были? – встрял Ахромеев, что стоял рядом в излюбленной позе - уперев руку в боки.
- Ага! Где я был, там меня… Мой тебе совет, старлей, да и вам, товарищ капитан: раз туда сходил, остался в живых, а второй раз - не стоит. Тем более, из-за этих ероев, мать их в заколдобину. А ну, комм шнель! – он снова сделал угрожающий жест дырчатым кожухом пистолет-пулемёта.
- Шайзе думкопфф… - прошептал пленный танкист. Он как ни в чём не бывало оправил свой воротник, из которого вылетели все крючки и пуговицы. – Ферфлюхтенн руссиш…
- Сам ты… это самое… - начал было Тевосян, которому наряду с Хохленко и Ивановым удалось успокоить комбата.
- …швайн! – подсказал ему Сашка, сплёвывая в сторону панцерманн. – Надо же, культура так и прёт! А говорили мне в детстве, что немцы того… народ культурный.
- Какие ж то немцы! – шумел Хохленко, на всякий случай сжимая погон Виктора своими пудовыми пальцами. – То ж эти, эсэсы, шоб вни сказились! Хиба ж то немцы?
- А кто ж они таки есть? – подключился Ларионов из экипажа Сашки что любил говорить по-хохляцки и был родом из Донбасса.- Рази ж они не немцы? Табе треба паспорт вин вынуть да положить?
- … нельзя остановить победный шаг великий вермахт! – внезапно сказал пленный. – Ви не достоин тот побед, что хотите одержать над великий Германий. Ви предавать арийский раса с еврейский плутократ и будет уничтожен новый секретный оружий! Великий фюрер…
Тут ему наподдал прикладом сержант. А Тевосян, не сильный в немецком, тем не менее прокомментировал:
- Амбарцумян твой фюрер! Капут ему. Слышишь меня, дарагой? О, глухой какой стал. Странно…
- Хивря и весь сказ! – заломил своё Хохленко и все мгновенно заражали.
Ахромеев было налетел сбоку на колонну. Направил на пленных ППШ. Но этим всё и закончилось. Виктор так ничего и не успел ему крикнуть. Тем более что за минуту до этой выходки Сашкин голос прошептал ему на ухо: «А детки помнишь, что давеча говорили? Что мамку у них в Германию угнали. Не клеится что-то у них, комбат. И мамка при них живая, и папкины весточки до них доходят. Смекнул, что к чему? То-то…» До Виктора почти сразу же дошло: это он о молодухе, что представилась Оксаною. Да, не простая, стало быть, баба. Да и Сашка, поди, тоже.
Обложив пленных эсэсманов по фене и пожелав им кончить дни свои у параши, Сашка торжественно вернулся. Надо будет поговорить с ним всерьёз и о том, и о сём. Эти мысли возбудили в голове у Виктора бешенные толчки крови. Поэтому он отложил их напоследок. Нет, набрался где-то уркиной грамоты! Разве не знает, что за это могут разок-другой внушение сделать, дисциплинарное взыскание наложить, а затем – прямая дорожка в штрафную? Злоупотребление матерщиной – разве не разложение дисциплины? А раз знает…