- Как тебе наше ничего? – с юношеским задором огорошил его полковник.
- Разве такое… ничего? Ничего себе… - едва не задохнулся от удивления Виктор. – Это ни ничего, товарищ Иванов. Это даже очень ни ничего, а чего! Это здорово, по-моему.
- Молодец, снова молодец. Спасибо тебе огромное. Значит, и этому желаешь научиться? Ась, не слышу?
- Ага, конечно. Только я уже, по-моему, начал учиться.
- Да, ты уже начал. Всё верно. Продолжай в том же духе и выйдет из тебя хороший толк. Только учёба у нас не совсем обычная. Нет ни классов, ни парт. Нет распорядка дня, с уходом на покой и приёмом пищи. Нет у нас по сути свободных часов. Учёба наша – вся жизнь. Ты готов так учиться, товарищ Померанцев?
- Конечно желал… То есть, я готов конечно, - мгновенно поправился и подтянулся Виктор. – Когда приступим?
- Вы, верно, не поняли, - с мягкой досадой произнёс полковник. – Вы уже в работе. Приглядитесь, прислушайтесь. Работа окружает вас. Работа это вы сами. Поняли теперь? – и подступив к нему ближе: - Вы шли к этому через всю жизнь. Через многие жизни, о которых прежде не догадывались. Всё! Теперь пелена неведения с вас спала. Теперь, - он сделал плавный мах рукой, - посмотри туда. Что ты там видишь? Или кого?
Виктор бросил взгляд на тропинку и в который раз обомлел. Освещённая со всех сторон дневным, ярким светом шла высокая, тоненькая девушка в простеньком ситцевом платье. Светло-русые волосы были заплетены в тяжёлую косу и уложены вокруг головы. Аня, сестрёнка… Он не видел её со дня ареста отца: с 1934 года. Посчитай целая Вечность за спиной.
Аня тем временем неслышно подошла к нему. Взяла его за руку чуть прохладными, но такими же чуткими пальцами:
- Виктор, братик мой! Вот и свиделись. С прибытием…
- Я думал: где ты, где мы? – словно очнулся он от глубокого сна. – А ты, оказывается, шла ко мне. А я к тебе.
Он обнял её, а она его. Они так некоторое время и простояли, прижавшись друг к другу. Вопросы о матери, вопросы об отце сплелись воедино. Полковник знал на них ответы, но держал их в себе. Мать, Настасью Филлиповну Померанцеву, расстреляли ещё в 1941-м по обвинению в шпионаже. Сделано это было на скорую руку, в предместьях Даугавпилса, усилиями начальника 3-го отдела НКО одной из частей, выходивших из окружения. Отец в октябре 1941-го был освобождён из лагеря и полностью реабилитирован. Ныне он работал от 4-го зафронтового управления НКВД во вражеском тылу. Сотрудником «четвёрки» была и Аня. Не так давно она вернулась с последнего задания. Начальство хотело забросить её во вражеский тыл снова и снова…
***
-...В самом деле, в самом деле, - улыбнулся ещё шире Барышников своим круглым румяным личиком и хлопнул его по простецки по плечу. – Очень рад-с! Ну, очень, сударь мой. Наконец-то вы к нам прибыли! Давно, знаете ли, ожидаем. Заждались уже…
Он не договорил (Васька облегчённо вздохнул, так как ему послышалось «…весточки с Большой Земли»), когда дверь распахнулась. Расфуфыренная, хорошо сохранившаяся дама не первой молодости, с высокой причёской по европейской моде, стремительно ворвалась в кабинет:
- Господин Барышников… Павлик, ну кто же так работает с населением свободной Европы? У тебя три просителя на лавочке, а ты тут прохлаждаться вздумал! Ой, я… - она, заметив Ваську в импозантном, заграничного покроя костюме, предупредительно закашляла: - Простите, сударь, но вы отрываете от службы…
- Итак, герр Барышников, я уполномочен компанией «Крейцау и сыновья» предложить городской управе в вашем… гм, гм, так сказать, лице, выгодную сделку. Да-да, не удивляйтесь, мы склонны видеть вас в качестве посредника! – не обращая на неё ни малейшего внимания, затарахтел Васька как заправской коммерсант.
Глаза Барышникова сразу же стали ошарашенными. А дверь тут же захлопнулась. Очевидно, дама замерла по ту сторону от замочной скважины в форме вопроса. Затем, особенно не таясь, прощёлкала каблуками по коридору.
- Вот видите… - затаив дыхание, промямлил в конце-концов Барышников. – Как у них всё тут поставлено! Ну, это – наблюдение… - произнёс он уже шепотом. – А вы прямо при ней о коммерции… Я в том смысле, что… - он одними губами сказал «Центр»: - …что там думают? Лучше нам встретиться на улице. Нет, в парке. Скажем, после 16-00. Меня могут задержать по службе. Вы там постойте до половины пятого, на центральной аллее. Я вас там найду. Если я не приду, то – завтра, в то же время на том же месте. Понятно? Вам ясно?
- Понятно, что ясно, - с улыбкой кивнул Цвигун, ощущая нешуточное беспокойство.
- Вот и славненько! Рад, что вы такой, - потёр руки молодой человек. – Я постараюсь быть сегодня ровно в шестнадцать. Вот ещё что… Давайте условимся – правая третья по счёту лавочка на центральной аллее. Жду… Всё, я рад! Ждите, ждите… - он затряс его ладонь в своей руке, что заметно увлажнилась.
- Ой, пардон! – Васька нарочно замер в полуобороте, изучая реакцию Барышникова: - Вы не сказали, откуда вести счёт.
- К-какой именно с-счёт? – неожиданно-срывающимся фальцетом переспросил его молодой человек.
- Как какой? Лавочек, конечно. С начала аллеи или с конца?
Барышников рассеянно махнул рукой на выход. Он тут же углубился в свои канцелярские дела, будто его не существовало вовсе, а подпольная работа и борьба с оккупантами были досадной необходимостью.
Это всё больше не понравилось Цвигуну. Выходя из управы, он покружил по площади, опустевшей после облавы. Ничего подозрительного он не заметил и как будто не почуял. Хотя тревога его росла. Она готова была поглотить весь мир. Но рядом с ним скрипнула тормозами легковая «опель-капитан», что вернуло его к действительности.
Из отворившейся дверки высунулась знакомая голоса в фуражке СС:
- Герр Краснопольский! Прошу, сядьте в эту машину.
- Если просите, можно, конечно, - размял Васька затёкшие от общения руки.
Поправив шляпу, он неловко, будто протискиваясь сквозь невидимые углы, залез в салон машины.
- А вот и я, господа хорошие! Здоровеньки булы, как говорят на Украине.
Машина мгновенно тронулась с места, загудев форсированным двигателем. Рессоры приятно раскачивали салон на выбоинах и углублениях, которыми была богата здешняя поверхность. Тем временем Васька успел осмотреться. Рядом с ним сидел пожилой чин с шевроном СД на рукаве. На груди его отлично сшитого «филдграу» была чёрно-серебристая ленточка Железного креста 2-го класса времён «империалистической», медаль «За боевые заслуги», а также Бронзовый крест с мечами. Судя по погонам и кленовым листикам в петличках, это был обергруппефюрер. Скорее всего, тот чёрт, о котором брехал этот Фоммель намедни. Когда не хотел отпускать с этим Ставински. Изучая моложавое, тронутое сетью морщин и коричневатым загаром лицо, он предположил, что генерал-лейтенант Службы безопасности загорал под палящим Солнцем. Конечно, так он мог загореть и здесь, на юге России. Или в Крыму. Насупленные брови генерала, что были медно-красные, только усиливали эту версию. Вряд ли так загоришь в тех места, о которых я подумал. Уж не из Африки ли приехал этот гусь?