- Запарили! Истребителей немая, - возник хохол Хохленко. Он высунул круглую физию с вислыми усами через верхний люк. – Плохо, что так летают, товарищ комбат. Точно в 41-м. Тогда, помню, «мессера» ох как лютовали! Гонялись за «туберкулёзами». Жутко робить – ребят жалко…
- Прекратить собачьи скуления, - мрачно отшутился Виктор. – Собачий брёх и тому подобное.
- Есть прекратить, - смутился Хохленко так, что усы обвисли на сержантские лычки. - Яблочко желаете, комбат? Гарны яблоньки, товарищ громодячий.
- Ты б ещё паном меня назвал. Давай своё яблочко.
- Як казав мини на своё достоинство, так я тиби и назвав! Трошки не могу иначе, комбат. Извиняй уж…
Похрустывая сочной зеленоватой кожурой с сочной мякотью, что струилась по выбритому подбородку (Виктор с училища был аккуратистом), он думал о канонаде, что незаметно стихла. Будто точно порешили противотанкистов-самоходчиков из заслона. Как же так – учили вас, учили, ребята… В сердцах он сплюнул в пыль сладкую мякоть, что на мгновение показалось ему нестерпимой горечью. Вспомнил, как долбили на курсах переподготовки в Воронеже: дистанция огня для САУ – не более 1000 метров. Использование САУ в качестве линейных танков строжайше запрещается. Тем более, таких как СУ-85, прикрытых лобовым 45-мм листом. Но вчерашние танкисты, будущие командиры экипажей и частей самоходной артиллерии неохотно переучивались. Сталинградский «угар» ещё не выветрился из их голов. Гнать врага до Берлина через всю Европу. Так и казалось – он побежит туда без оглядки.
…Эх, прав Ахромеев, надо бы на звонницу посадить наблюдателя с радиостанцией. Чтоб вёл наблюдение за местностью да корректировал огонь. А комполка не придерётся? Мол, разладил управление в бою, не уследил за подчинёнными… Про такое рассказывали. Иные «смершевцы» нормальные ребята, на гавно не способны, так как сами пришли в органы с «передка». Другие же – подлее подлого. Только и ждут когда кто-нибудь оступится. Отстанет от части, бросит или выведет из строя технику, напьётся или вовремя не прекратит пьянку подчинённых, злоупотребит матерщиной с «фенькой», что привнесли блатные из лагерей искупающие свою вину своей кровью. Эх, жив ещё лозунг, брошенный Тухачевским: «Бить врага малой кровью и на его территории». А когда так мыслишь, то – не до наблюдения, не до разведки…
- Личный состав, доложить обстановку, - преувеличенно-сурово сказал он в мембраны наушников, установив рацию на приём.
Сквозь шипение и треск стали доноситься голоса командиров батарей. 4-я и 6-я «отработали» оборону. По 9-й надобно было спросить доклад Ахромеева. Но он нарочно не выползал из своей САУшки, выполняя приказ самого Виктора – «с машины мне ни ногой!» Наглый оказался – до безобразия…
- Во-о-оздух! – донёсся протяжный вопль от самоходки «35», что утопала по самую рубку с хоботом 85-мм в золотисто-чёрных подсолнухах. – Лаптёжников… это самое штук десять пикирует!
- Машин не покидать! – Виктор вскарабкался по рубке на командирский люк, где на турели вращался крупнокалиберный пулемёт Дегтярёва- Шпагина (ДШК). При этом едва успел сорвать и бросить шлемофон в руки Борзилова. – Иванов! Передать всем – что б ни души снаружи! Маневрировать навстречу, уходить из-под ударов пикировщиков! Беречь «задницы», - он намекал на уязвимые для вражеских авиационных пушек 35-мм трансмиссии. Будут метить в зад… беречь как зеницу ока! Приказ выполнять! Не то – башки самолично поотрываю…
Последние угрозы он не орал – пищал. А сверху, завывая знаменитыми «свистульками», разворачивались в пике под углом в 500 с дистанции 200 метров звено желтоносых машин с шасси, заправленными в стальные обтекатели, похожие издали на лапти. На солнце вспыхивали продолговатые колпаки кабин с горизонтальными рамами радиоантенн. У первой «штуки» отчётливо выпирал из брюха тонкий ствол пушки. Рычаги на угловатых, меченных крестами крыльях разжались – отделились две крохотные хвостатые бомбочки. Нарастающий свист переходил в тягучий вой. Стало страшно…
….Самоходки неуклюже маневрировали. Виктор расстреливал БК крупнокалиберного, ловя в прицел заходившие в повторных пике «Ю-87», а также Hs 129. Всё новые бомбы вскидывали из сельской земли огненно-чёрные, кипящие смерчи. САУ номер «39», что прежде маскировалась в подсолнухах, стояла слева от церкви. У машины была сорвана правая гусеница, что размоталась зубчатой лентой по изрытой земле. Другие самоходки, сминая плетни и заборы, уродуя гусеницами, саженцы и деревца в огородах маневрировали. C машин, снабжённых ДШК, в небо устремились дымно-оранжевые трассы. Но проворных «лаптёжников», что носили второе прозвище «певуны», не так-то просто было подцепить. Лишь у одного из них, с жёлтой змейкой по фюзеляжу, вырвался тонкий дымный хвост. Набрав высоту, с заметной подвеской из трёх нерастраченных бомб, он сиротливо ушёл восвояси.
- Сороковой, сороковой, приём! – истошно орал Иванов сквозь усики, раздувая угольно-чёрные от копоти ноздри. – Тридцать девятый требует «соколов». Атака… Лаптёжники донимают! Зонтика нету, чаво… Что?.. Слушаю, приём. Нет свободных?!? Так роди мне! Твою мать… Ой, я извиняюсь, конечно, товарищ сороковой. Мама меня такому обхождению не обучила в родной Одессе.
Строча по чёрно-белым крестам и свастикам на килях, Виктор не удержался. Разворачивая пулемёт по оси, он приседал, выбрасывая поочерёдно то правую, то левую ногу. Таким образом, намеревался пнуть одессита, что расположился впереди бронерубки со своей рацией. Тот изрядно раздражал его своим «кифальным» юмором. Но всякий раз не попадал. Дело усугублялось тем, что рёв и гул боя сыграл с ним злую шутку. Ему стало казаться, что фрицы в своих кабинах зубоскалили ему. Корчили рожи, делали циничные значки руками. Мол, «руссиш швайн – их бин не попаль, ферштейн?»
Когда «Хеншель» с 35-мм пушкой сделал очередной заход (пятый по счёту), Виктор испытал в груди тёплую волну. Стало ясно: это их последнее пике. Всё обошлось. На крыльях у стревятников не было больше «поленьев». Хоботок авиационной пушки «Маузер» выбросил сгусток тёмно-рыжего пламени. Другой, третий… По направлению к САУшке дважды взметнулась земля. К счастью – всё мимо. Но яблоки, спелые и душистые, слепым дождём осыпались на рубку и трансмиссию, накрыли его с головой. По всему телу, включая голову, обтянутую матерчатым шлемом, чувствительно забарабанило. Бам, бам, бам… Досталось даже животу. Одно здоровенное наливное яблочко врезалось в нос. Как и следовало, тот мгновенно занемел. Затем Виктор ощутил привкус знакомой солоноватости. Хрен с тобой, кровинушка…
- Сыночек, на вон… святой водицы испей, - услышал он подле рычащей стальной машины. Оттуда, едва не обжигаясь о дрожащее марево, разогретое выхлопными трубами и двигателем, стояла та самая старушка. Она картинно тянула ему вместо иконы – кринку.
«Штуки», сделав своё дело, ушли. В деревне клубились дымом пожарищ два или три дома, темнели то там, то тут воронки с выброшенной землёй. Из неё кудрявился зеленовато -жёлтым дымком германский тол с запахом лука. Виктор прыгнул на землю. Сперва, глядя в суровые, но ласковые бабкины глаза, осенил себя широким крестом. Затем принял из рук кринку и испил прохладной водицы. Затем, словно воодушевлённый свыше, протянул крынку через передний люк в боевой отсек: