Черный – к годовщине смерти самых дорогих в мире людей.
Но сердце все еще грели мечты о том, что этот Новый год он не будет встречать один. Желтые шнурки были точно путеводной ниточкой к чему–то новому и хорошему – к переменам.
Но он и вообразить не мог, что за эту ниточку крепко ухватится совсем не коллега, а девчушка из другого мира.
***
У Нины был просто чудный голос: такой командирский, задорный, с немного самонадеянными нотками, что всегда веселили Тимофея, при том, что в последний день сдачи рукописи мчалась к нему вся в слезах и просила проверить, не напортачила ли в исправлениях. Нина хоть упрямая, напускает уверенность, а в душе сущий ласковый и пугливый котенок. Такого хочется прижать к себе, усадить на мягкий диван, закутав теплым шерстяным пледом, поить фирменным кофе из магазинных пакетиков, и смеяться так привычно над Кевином, который остался в очередную новогоднюю ночь один дома. Прямо, как он, только совсем не по своей воле. В его сценарии на заднем фоне играет по Первому каналу какая–то веселая музыка, со стороны двора разносятся оживленные голоса подростков, зажигающих бенгальские огни, а в ушах раздается звон бьющихся автомобильных стекол, тело чувсвтует крепкие объятия матери, закрывающие собой, и… пустота. Глухая, бесцветная, горькая.
Нина так и не пришла.
– А ну–ка взбодрись, чего такой кислый? – бывший сокурсник – рослый светловолосый парень – довольно ощутимо хлопнул того по плечу, в качестве «бодрости» вручая тому баночку пива.
– Лучше бы на каток позвал, кино – банальщина, романтик чертов, – кривовато усмехнулся рядом стоящий парень с короткими всклокоченными медно–рыжими волосами в просторной куртке в армейскую расцветку.
Эта умная мысль залетела в его голову в тот самый момент, когда уголок рта резко дернулся вверх, а из груди вылетел нервный невеселый смешок. И что только с этим балдой делать, спрашивается. Самые адекватные и разумные идеи приходят в его растрепанную макушку после того как уже все испорчено. Как–то раз он решил списать у Тимоти еще в школе. У того был тогда вечно потерянный взгляд, мятые рубашки с запахом лимона и мяты и точно бы извиняющиеся широкие улыбки. Но Тим всегда готов был помочь и никогда не возражал против того, чтобы у него списали. Однако проблема заключалась не в этом. По большей части этот дурень витал на уроках в облаках и сдавал чистые листы без решенных задачек. Вот и тогда перед Тимоти лежал аккуратно вырванный из тетради лист в клеточку с мелкой подписью собственного имени, загнанной в самый верхний угол листа. Без фамилии. Просто ничейный парнишка, прибывший из ниоткуда и державший курс упрямо в никуда. Ничейный Тим, который готов помочь тебе с учебой и отдать последние свои деньги только потому, что считает тебя своим другом. Чудак чудаком, но рыжий все равно не мог оставаться к нему равнодушным.
– Дурень, тупоголовый, нас–то че сюда притащил? – манерно гулким баском выразился рыжий, сплевывая потерявшую вкус жвачку себе под ноги на лед, испещренный мелкими тонкими царапинами от коньков.
Вечер опускался на город темной вуалью, ведя за собой крепкий колючий морозец. Щеки покрылись тонкой красной корочкой, уши, не защищенные шапкой, точно покалывало мелкими иглами. В такую погоду самое то сидеть на мягком диване в спортивном клубе и прихлебывать пенистое пиво под мерное и такое привычное бормотание жидкой плазмы над головой, но никак не торчать истуканом на огромном катке в окружении маленьких кричащих детишек и таких ванильно сладких парочек, летящих навстречу очередному падению. Рыжий скривил свое замерзшее лицо в гримасу отвращения, насупив нос и чуть высунув язык, а затем делано откашлялся, привлекая к себе внимание Тима и его приятеля. Две романтические натуры, которые в отличие от него спокойно созерцали искрящееся вокруг веселье без явно проснувшегося желания желудка вытолкнуть наружу сегодняшний обед. Парень наконец–то достучался до двух неприкаянных голубков, чувствующих себя в своей тарелке, еще раз продемонстрировал всю сложность ситуации яркой мимикой и многозначительно развел руками, охватывая весь светящийся разноцветными гирляндами каток в городском парке, в центре которого они возвышались статуями трех богатырей в окружении мамочек с детьми и влюбленных парочек.
Тимофей не спешил отвечать на столь неопределенный вопрос. По правде сказать, он бы хотел сейчас осторожно и нежно сжимать тонкие мягкие пальчики Нинки, ловить каждый ее смешок и отвечать на него такой широкой улыбкой, что сводило бы скулы. Хотел бы вести ее в вечернем веселом танце, скользя с ней по льду, трепетно придерживая за талию под теплым светло–персиковым пуховиком и невесомо касаться ее чуть раскрытых удивительно сладких (наверняка) губ. Но на его радушное приглашение откликнулась не Нинка–картинка, а двое его лучших друзей, возглавившие в этот вечер миссию по спасению его застреленного настроения. Тим собирался осторожно намекнуть ребятам на то, что мертвое воскреснуть не может, как в случае с его эмоциональным состоянием, но его хватило лишь на бегство. Парень в ответ натянул почти на самые уши свою шерстяную серую шапочку и едва не проронил: «ля–ля–ля», как делал с того самого дня, как не стало родителей. На все вопросы взрослых о том, тяжело ли ему без них, скучает ли он по ним, он начинал петь, а его печальные охровые глаза теряли живой огонек. Но парень только закусил нижнюю потрескавшуюся от холода губу, и, на удивление друзей, не проронив ни слова, жадными, большими глотками выпил все содержимое алюминиевой банки, раздосадовано бросив: «Хрень это все, любовь ваша».