Катя смотрела на происходящее как бы со стороны - так легче, так можно сетовать, не срываясь на слезы. И сетовала:
"Зачем неведомая и непреодолимая сила вмешивается в расчеты, планы и надежды Екатерины Дмитриевны Фоминой? Почему той так не везет? А вот таким, как Кусаев, вечным счастливчикам, всегда все удается. Что за ведьма ему ворожит?"
И тут Кате вспомнились собственные слова, сказанные две недели назад: "Насчёт безнадёжности, это ты зря, Владик. Всё у тебя получится". Пророческие, как оказалось, слова. Неужели она себя сглазила? Ведьма, которой ведовство невпрок! Ведьма, вредящая себе!
И всё мгновенно упростилось, стало понятным, логичным и безнадежным. Обреченная на одиночество женщина прикусила нижнюю губу, чтобы не пасть на колени и задавить болью, удержать рвущийся из души крик: "За что? Почему ты со мной так, Господи?"
*
Чувств не осталось - они выгорели в какие-то несколько минут. Владик заметил изменения, попытался участливо спросить. Тональность ответа ему не понравилась, зато заставила уняться:
- Погоди, не при Саше.
Сын тоже понял, сопротивляться не рискнул и безропотно выслушал указание, к кому из друзей идти, там играть и не отлучаться. Выпроводив сына, Катя приступила к его защите. Она уже поставила жирные кресты на ожиданиях, отрешилась от надежд и воспринимала себя не женщиной, а помесью воинственной амазонки с беспощадной ведьмой. И двигала ею одна мысль, концентрированная:
"Ладно, любовь, семейное счастье - не для меня. Это понятно. Но сын - он заслуживает нормальной жизни..."
Уже не Катя, а закаленная жизнью Екатерина Дмитриевна Фомина решила довести разговор со следователем Кусаевым до конца. До победного. Усадив его напротив себя, она внимательно посмотрела в глаза мужчины, обеспокоенного резкой переменой в собеседнице:
- Замуж за тебя я не пойду. Ни-ког-да. И забудь об этом.
Не столько металл, как холод и размеренность голоса убеждают щегольски одетого мужчину, что отказано ему окончательно и бесповоротно. Это не игривые "нет", которые значат "может быть" и "да" - отнюдь. От Катиного слова "никогда" веет основательностью, безжизненностью и внутренней смертоносностью Чернобыльского саркофага. Владислав Игоревич хочет покинуть ставшую враждебной квартиру. Однако, по мнению воинственной амазонки Кати, рано - она резко осаживает гостя:
- Не спеши. Сейчас речь о самом важном. Говоришь, следствие закончено?
- Почти. А в чем дело?
- Как ты закроешь дело, Владик? Нет-нет, я не считаю тебя скотиной. Раньше, во всяком случае, ты был благороден. И знал, что такое порядочность. Но люди меняются...
- Ну, знаешь!
- Можешь обижаться, твое право... Обещай, что не тронешь сына!
- Катя, я сделал тогда ошибку, непоправимую, как вижу. Жестоко обидел тебя, понимаю. Ты не готова простить. Ну, что же. Сам виноват.
Владик поднимается, всё такой же элегантный, статный, утонченный. Но Екатерина Дмитриевна не собирается искать в нем мужские и человеческие достоинства. Она упорно смотрит в лицо следователя, будто держит того на привязи, на цепи, чтобы не ушел, оставив её в неведении и тревоге за сына.
Она просчитала самые простые варианты - не зря же училась на следователя? Расклад получается в её пользу. Почти: "Если отвергнутый и обиженный Кусаев доведет дело до конца, виновным признают Тёмку. Тому судебное разбирательство пойдёт на пользу - полечит от хронической дури! Как Сёме в свое время тюрьма вправила мозги. Кстати, надо и его подключить будет, он уже в горпрокуратуре, и не самый последний человек. А может, и не нужно подключать? Скорее всего, не посадят брата, условно дадут..."
Что касается сына - расклад гораздо хуже. Сашка, конечно, малолетка - ему не грозит уголовное наказание. Но совестливому мальчишке, и узнать, что сделал человека инвалидом? Это сломает его навсегда, сделает трусом и убьет в нем надежду. Жить с чувством вины может взрослый, но не ребенок. "Нет, об этом надо молчать! И молчать должны все. А в первую очередь - Кусаев!"
Следователь молчит. Доктор Фомина, пусть порой несдержанная, но всё же городская, благовоспитанная и цивилизованная, помалу уступает место неистовой первобытной матери, которая готова убить любого ради дитя. Уже ведьма сверлит Владика таким неприязненным взором, тот поспешно заканчивает разговор:
- Всё-всё, дорогая. Мужем мне не быть, понятно. Но отцом я все-таки останусь, хоть ты и против. И сына не сдам. Это железно. Прощай.
Дверь за следователем Кусаевым, великодушным и порядочным человеком, закрылась. Катя прошла в спальню. Села на постель. Потом упала на нее ничком и позволила себе разрыдаться. Подушка приняла всхлипы, почти заглушила. Жалость к себе, неудачливой и несчастной дуре, долго выливалась слезами, но и она кончилась. Осталась равнодушная пустота. Вытерев нос, доктор Фомина посидела, бездумно глядя на выключенный телевизор. В темном экране виднелась она, изуродованная отражением, но живая.