— …а решетниковская сбруя супротив глуховской тем хороша, что… — только собирался поделиться он старым секретом со старым приятелем, как дверь с грохотом распахнулась, и на пороге, в клубах морозного пара, предстал стражник Данилка Длинный.
— Вашбродь!.. Там… там… там… Это! То есть, эти!.. — исчерпав весь запас слов, юный стражник отчаянно вытаращил голубые очи и ткнул себе за спину зажатой в кулаке рукавицей.
— Враги? — десятник моментально отставил к самовару блюдечко и потянулся за мечом.
— Хуже, вашбродь!.. — хлопнул себя по бокам рукавами казенного тулупа цвета хаки новобранец. — Послы!
Позабыв про меч, рука Дружины Егоровича изменила направление и приземлилась на столе, где, аккуратно сложенный вчетверо, лежал список приглашенных на празднование Нового Года иноземных посланцев.
— А разве не все еще приехали? — искренне удивился десятник, лично отмечавший огрызком грифеля каждую явившуюся на бал и пир державу, и совершенно точно помнящий, что грифель его кончился одновременно с перечнем.
— Так то-то и оно, что все! — развел руками Данилка. — Но эти — лишние!..
— Как — лишние?
— Откуда?
— Так из этой… Из Чени… Пупецкой… то есть, из Чичи… Ненецкой…
— Нени Чупецкой? — вытаращили глаза оба старика.
— Вот-вот, оттуда!..
— Так чего же ты тут мне стоишь, зубы заговариваешь!!! — подскочил Дружина, сгреб шапку с лавки и, едва не снеся Данилку вместе с не вовремя задумавшей закрыться дверью, выскочил во двор.
— Дружина Егорович, вы поосторожней там, уж шибко они серчают, шибко не по-нашему ругаются!.. — Длинный вприпрыжку бросился за командиром, довольный, что сумел сбыть с рук щекотливое дипломатическое дело, быстро перерастающее в международный скандал.
Дружина сделал несколько шагов по хрусткому морозному снежку, и ошалелому взору его предстало чудо невиданное, дело неслыханное.
В воротах, нетерпеливо притопывая фасонистым красным сапожком на высоченных каблуках, стоял здоровый бородатый мужик в запахнутом полосатом халате с горностаевой пелериной, подпоясанном широким ремнем с опасно торчащими заклепками. На голове его был нахлобучен по самые глаза медный солдатский шлем, украшенный хвостами конским, лисьим, рысьим, павлиньим, бобровым, и еще Боже милостивый знает запчастями каких животных. Из-под шлема до пояса свисала толстая — в руку — русая коса, перевязанная обрывком цепи. На руках были шубенки с обрезанными большими пальцами. На пальцах — килограммы колец. Нижнюю часть лица закрывала розовая вуаль.
За ним, высокомерно пофыркивая и гортанно переговариваясь промеж себя, в позе надменного ожидания стояли еще четверо, одетых похожим макаром. Один из них держал штандарт посла — треугольное желтое полотнище с изображением скрещенных мечей на фоне оскаленной морды чуда невиданного. Другой был женщиной. Третий — носильщиком. Четвертый — лицом без определенного занятия.
Но не это повергло поочередно в ступор, изумление и заикание бедного служаку.
Добило и заставило поверить в открытие пресловутой Нени Чупецкой то, что кожа всех пятерых была переливчатого, с перламутровым блеском, мандаринового цвета.
— Иди твою за помидоры… — не по-уставному выдохнул десятник и выронил на снег мгновенно подхваченную ветром бесполезную бумажку с устаревшим списком гостей.
— А я чего говорил, — громовым шепотом из-за плеча прошипел Данилка, довольный, что не только его иноземные пришельцы вогнали в дипломатический криз.
Только это — и еще осознание того, что гвардия не сдается — привело старика в чувства.
— Э-э-э-э… — любезно выдавил он, вытянулся по стойке «смирно» и стукнул каблуками в приветствии — не хуже, чем на царском параде: пусть бусурманы поглядят, какой он есть, лукоморский гвардеец. — Гутен моргник, джентльменинг. Дран наш хаус. Сивый… плей.
— Вам не надо есть говорить иностранный, — вкрадчиво улыбаясь, из-за плеча шлемоносца выскользнул услужливой тенью посланник рангом, видать, пониже, и знатностью пожиже — шлем его венчал лишь хвост вороний, синей ленточкой у основания перевязанный. — Моя есть переводитель. Она говорить лукоморский язык как мать родила.
— Э-э-э-э… А-а-а-а… Понял, — кивнул, наконец, сообразив, что имел в виду уважаемый толмач, Дружина Егорович и с облегчением перевел дух — так, что усы моментально закуржавели. — Ну, тогда, как говорится, гости дорогие, милости прошу… к нашему ко дворцу. Господа послы иноземные, поди, еще не весь фуршет скушали, вам хоть по кусочку достанется, а там и ужин, глядишь, скорехонько. А лукоморское гостеприимство — это, я вам доложу, у нас первое дело.