Прорыдала в подушку всю ночь. Разбушевавшаяся гроза за окном, вторила моему душевному состоянию. Нетерпеливые дождевые капли настойчиво били в окно. В щели хлипких деревянных оконных рам со свистом дул ветер. Я была в комнате общежития одна, товарки ещё не вернулись с летних каникул, поэтому я дала волю слезам. К утру ветер стих и дождь прекратился. Первые лучи раннего утреннего солнца подсушили образовавшиеся за ночь лужи. Эти же лучи осушили и слезы на моём лице. Я успокоилась. Душевная буря ушла вместе с грозой. Решила больше никогда не подпускать близко к сердцу Илью. В его мастерскую я больше не вернусь. После принятия такого решения, в душу пришли покой и умиротворение. Всем молодым людям свойственно после душевных бурь начинать жизнь с чистого листа.
Я поднялась с постели с ощущением в теле, будто ночью меня перехал товарный состав. Зато в душе было свежо и нежные солнечные лучики согревали и давали надежду на лучшее будущее. Я сходила в душ и долго стояла под холодными струями воды, смывая с себя прошлу ночь и память о бывшем возлюбленном Илье. Вернувшись в свою комнату, я нашла в углу тумбочки круглую жестяную банку с коричневой этикеткой, с надписью 100% натуральный растворимый индийский кофе. На этикете бодро танцевала оптимистичная индийская богиня. На изображении индианка так и радовалась жизни. В те времена ещё привозили настоящий вкусный кофе. Приоткрыла крышку и вдохнула бодрящий аромат. Вскипятила чайник и размешала ложкой кофе. С первым глотком пришло и ощущение бодрости. Чувство новой жизни поглотило меня, плакать больше не хотелось. Щебет маленьких птиц за окном напомнил мне, что жизнь продолжается.
Оставалось ещё немного лета. Ещё немного времени для того, чтобы выйти на улицу и наслаждаться последними днями каникул. Я брала с собой походный деревянный планшет и этюдник с красками. Долго гуляла по улицам Петербурга и рисовала. Садилась на складной стульчик, доставала планшет, с пришпиленным с четырех сторон кнопками, акварельным листом и рисовала улицы прекрасного города. Я умудрялась находить в центре такие живописные места, что вдохновленное видом сердце, начинало петь. Тогда доставались из этюдника кисть, карандаш и моя рука сама начинала водить по девственному листу. Невский проспект, Гороховая, Фонтанка, Дворцовая площадь, Петропавловская крепость, мосты, крейсер Аврора и даже Петергоф. Казалось, в Питере не осталось ни одной улицы, не запечатленной моей кистью. Прошлась по самым живописным местам. Я рисовала с таким вдохновением, таким остервенелым напором, незамечая ничего вокруг, не чувствуя ни жажды, ни голода. Лишь иногда вспоминая про термос с крепким сладким чаем, наливала в кружку и в течении дня, по глотку опустошала ее. Приходила в себя только после того, как работа была закончена, или же когда из-за сгустившихся над городом сумерки, ничего не было видно. Тогда я поднималась, складывала все и полностью опустошенная возвращалась домой и замертво падала на кровать. Так вытравливались остатки любви к Илье. Рисование и вдохновение отвлекали меня от мыслей о человеке, предавшем меня и не оставляли времени на рефлексийные страдания. Я почти исцелилась от своей любви, оставалось совсем чуть-чуть.
В последние августовские дни, когда я уже решила, что моя болезнь по имени Илья осталась в прошлом, в дверь моей комнаты постучал комендант общежития.
- Алевтина Грушевская! - требовательно била костяшками пальцев по хлипкой двери комендантша баба Надя.
Боясь гнева старой командирши, требовавшей идеального порядка в общежитии, я как ошпаренная металась по комнате в поисках "грешков", прежде чем открыть дверь.
- Баба Надя, здравствуйте! - как можно более приветливо поздоровалась я.
- Там внизу тебя молодой человек ждет, - привычно заглядывая через моё плечо в комнату, сообщила комендант.
Намного тише, заговорщически добавила:
- Пришел с цветами. Запах на весь вестибюль стоит.