Я вернулся к бутылкам. В горлышках бутылок находились пробки. Я позвал стоящего возле столярного станка Лопатина и попросил снять с полки бутылку и подать мне. Лопатин безо всяких возражений снял с полки одну бутылку и подал мне. Бутылка была заполнена почти до самого горлышка какой-то жидкостью. Я вытащил пробку и понюхал. В бутылке было не вино, и тогда я задал Лопатину вопрос:
— Что за жидкость находится в бутылке?
— Жидкое мыло, — не моргнув ни одним глазом, буркнул он. Я понюхал, но, как мне показалось, запах был не жидкого мыла. Я запах жидкого мыла знал, приходилось иногда пользоваться в гараже им. Мыл руки после возни с автомашиной.
Я не стал ему доказывать, что в бутылке не жидкое мыло, а просто попросил его завернуть бутылку в газету. У меня были свои интересы к этой бутылке и жидкости, и поэтому сделал вид, что поверил ему на слово. Когда Лопатин подал мне завёрнутую в газету бутылку, я громко, во всеуслышание сказал, что данная бутылка изымается для определения состава жидкости. Сам мельком взглянул на Лопатина, чтобы видеть, как он отреагирует на мои слова. Но, к сожалению, мои старания были напрасны. Никакой реакции. На этом мы обыск закончили.
Посовещавшись с Бобовым, я решил задержать Лопатина в качестве подозреваемого на несколько суток и поработать с ним. Когда я объявил о нашем решении вслух, присутствовавшая его жена, закатила истерику. Кричала, плакала, умоляла… Я искренне сочувствовал ей, всё понимал, что тяжело ей будет с ребёнком на руках, но в создавшейся ситуации у нас не было другого выхода.
«Не я же, в конце концов, заставлял его при полном достатке в семье идти на преступление, — мысленно рассуждал я, оправдывая свои действия. Оставлять на свободе тоже было нельзя. Основание для задержания у нас есть. Хоть жиденькое, но всё же есть. Поработаем за эти дни, а там видно будет».
Чтобы как-то успокоить разрыдавшуюся жену Лопатина, я сказал:
— Если Ваш муж, набравшись мужества, смелости, честно признается и искренне раскается о содеянном и добровольно станет сотрудничать со следствием, то, присовокупив сюда его положительную характеристику на производстве и учитывая семейное обстоятельство, у следствия есть возможность оставить его на свободе до судебного производства, под подпиской о невыезде. Пусть скажет своё слово Лопатин! Всё зависит теперь от него. Умоляйте, просите его!
Но, увы! Ни слёзы жены, ни мольбы её, ни просьбы не подействовали, не сломили его. Он был твёрд, как камень.
— Ну и характер! — произнёс Бобов толи с восхищением, то ли с сожалением, когда мы зашли ко мне в кабинет. — Жена его вся извелась, умоляя его, а он, как каменная глыба.
— Я бы ещё добавил, Николай, — «двухсотлетний дуб!»
— Стоит и не колышется, действительно — дуб! Не воровал, не похищал, купил… — От возбуждения и расстроенности Бобов стал ходить туда-сюда по кабинету. Временами из его рта вылетали обрывки непонятных мне слов. А глаза сияли ненавистью.
— Жену и ребёнка не пожалел, а? Как так можно, а? Разве он человек! Чурбан бесчувственный!
Мельтешение Бобова перед моими глазами и нечленораздельное бормотание, иногда выкрикивания, вывели меня из душевного равновесия, и я не выдержал и слегка раздражённым голосом проговорил:
— Николай, остановись, пожалуйста, не мельтеши перед моими глазами. Сядь и успокойся! Выпей воды! Своими действиями ты меня заставляешь тоже нервничать. Нервы у меня ведь тоже не железные. Держи себя в руках. Нервы твои нам ещё пригодятся. Твои возмущения ничего нам не дадут. Дело от этого не раскроется. Скажи-ка лучше мне, не ты ли не так уж давно, всего два часа тому назад, в этом же кабинете трубил на всю вселенную победный марш! Летал в облаках, выкрикивая слова! Какие — ты ещё не забыл? Мне особо запомнилось: «При таких уликах расколется как на духу!» Раскололся? То-то и оно! Ты переоценил себя, а его недооценил. Запомни на будущее, противника надо уважать, как бы ты его ни ненавидел. Лопатин, я тебе скажу, ещё немало нашей крови попьёт! Крепкий он орешек. Его на косвенных уликах не раскрутишь, не испугаешь. А других, весомых, у нас доказательств пока нет. Да-а, уплывут, товарищ опер, твои премиальные денежки, как пить дать! Ох, уплывут! Жаль мне тебя, Николай! — Я мельком взглянул на Бобова.
Бобов совсем упал духом. Глаза уже не горели так, как перед обыском. Потухли. Сам совсем скис и виновато, исподлобья, подглядывал на меня.
— Ну, что теперь — повиснет эта кража? — неожиданно, жалобным голосом проговорил Бобов. — Опять «ви-сяк» будет? Выход мы найдём, Рудольф? Скажи, мы можем его расколоть? У тебя есть какие мыслишки?