— Что-то рановато ты к зиме готовишься, — сказала Прасковья, опять кивая на шапку.
Людка промолчала, но машинально тоже взглянула на шапку.
— Кролик, правда, хороший, гладенький, — продолжала оценивать Прасковья.
— Это не кролик, мама, а норка, — устало поправила Людка.
Прасковья поймала медленно раскачивающуюся этикетку, нашла цену и сумела только ойкнуть.
— Мама, зачем ты приехала? — повторила Людка.
— Попроведать, а чего ж, ты вон какое письмо написала: и что болеешь, и плохо тебе. — Прасковья обиженно подобрала губы, потом не удержалась и кивнула в сторону парня:
— Он тебе муж или как?
Людка проследила за ее жестом и ответила с неудовольствием:
— Мама, ну зачем ты об этом, ты ничего не понимаешь, здесь все сложно.
— Чтоб о сложностях-то думать, надо расписаться вначале.
— А-а, — махнула, рукой она, — что ты понимаешь в этом?
— Смотри, нам с отцом в подоле не принеси.
Людкино лицо сразу сморщилось то ли в недовольной гримасе, то ли в усмешке:
— Не бойся, не принесу.
Прасковья настороженно вгляделась в нее:
— Ой, девка, смотри, не сотвори с собой что. Или уже? — она в ужасе прикрыла ладошкой рот.
— Сама говоришь: в подоле не принеси, — раздраженно ответила Людка.
Шапку она все еще держала в руках.
— Ехала бы ты домой, Людка.
— А что я там не видела, — огрызнулась она, — как ты, на ферму в пять часов маршировать? Под коровами лазать? Я потому из трампарка ушла, чтоб рано не вставать, а там куда лучше, чем с коровами.
— Ушла? — удивилась Прасковья. — А в люди-то думаешь выходить али нет?
— А я что — корова, что ли, нелюдь?
— Она, корова, поди, поумней тебя будет. Шла бы за Артемку, простит, может…
— А что мне в ноги кидаться, что я виновата перед ним?
— А то нет, бежала от него. Что в армию-то писала?
— Подумаешь, писала. Ему же лучше, все веселей было.
— Веселей веселого. Шла бы ты, Людка, за него, а этот, — она снова кивнула на парня, — бросит тебя. Нужна ты ему, деревенская…
Людка опустила голову, сказала тихо, но твердо:
— Все, мама, не деревенская я теперь.
В дверь постучали. На пороге стоял тот лохматый, а из-за него выглядывал еще какой-то парень и девчонка с синими разводами век.
— Щеглиха, ты скоро? Мы будем пить пиво в конце концов?
— Подождите, — Людка с треском закрыла дверь, села.
— Да ты теперь не Люда Щеглова, а Щеглиха, — покачала головой Прасковья. — А работаешь-то где теперь?
— Нигде пока, — Люка спрятала взгляд. — Мама, ты денег привезла?
Прасковья подняла сумку.
— На вот, травы тебе привезла, я-то думала, правда, ты простыла.
Людка молча отодвинула травы.
Прасковья достала непривычный для нее кошелек, неловко открыла его, вытащила квитанцию о штрафе, вздохнула, потом вытащила несколько десяток:
— На, что ли, больше нет.
Людка недовольно вздохнула, но десятки взяла.
— Пойдем, мама, я тебя провожу.
— Ты что меня выгоняешь, что ли? — обиделась она.
— На автобус опоздаешь.
Прасковья хотела сказать, что никуда она не опоздает — отпросилась у председателя на два дня, но почему-то промолчала, встала:
— Где тут у вас магазины? У Саньки день рождения, подарок купить надо.
— Какие магазины? — сморщилась Людка. — Что ты там купишь? Эй вы, пошла я, — крикнула она своим приятелям.
— Щеглиха, мы тебя ждать не будем. Пиво-то выпьем.
— Не захлебнитесь.
…Они долго шли по каким-то дворам, потом Людка юркнула в большой подъезд, у которого толпились подвыпившие грузчики, выбежала со свертком в руках:
— На, подари Саньке.
— Что это? — заинтересовалась Прасковья, — башмаки какие-то, да цветные.
— Кроссовки это, мама, у нас тут за ними убийство. Саньке понравятся.
Прасковья засунула кроссовки в сумку, и они пошли к трамваю.
Людка сразу же направилась к водителю, стояла в открытой двери, смеялась. Невыключенный микрофон разносил по салону смех и обрывки фраз.
Прасковья постучала по Людкиной спине:
— Купи абонементов, Люда. Как бы не штрафанули нас.
Она не оборачивалась. Прасковья постучала посильнее:
— Людка, оштрафуют.
— Не бойся!
Она смеялась, весело болтала с водителем, а оглянулась — в глазах опять ни искринки, как будто пеленой горечи затянуты — не то посветлели, не то потемнели от этого, уголки губ безвольно провисли — изможденная, усталая, разочарованная. «А со спины глянуть, — с неудовольствием подумала Прасковья, — форму держит. И задницей-то вильнуть может и голову откидывать научилась». Да все это не та привычная походка с тяжеловатостью натруженной ступни — в этой какая-то напряженность и неестественность.