За всеми этими заботами, я совершенно позабыл про свои ребячьи дела. Но однажды оказался-таки во дворе, не нагруженный дровами и без авоськи в руках. Было несколько непривычно слоняться без толку, и, потоптавшись недолго, я уже собирался вернуться домой, как ко мне подошли трое ребят. Загодя радуясь знакомству, я уже прикидывал, какой из германских игрушек поделюсь с новыми товарищами, но тут, не говоря ни слова, самый рослый из ребят больно ухватил меня пальцами за шею чуть пониже ушей и захохотал.
Такого я никак не ожидал, однако не дал шанса шпане поглумиться и вырвался. Сдерживая слёзы и желание бежать, под улюлюканье и посвист, ровным шагом я ушёл со двора, а дома, скрывшись в ванной, рыдал под гудение керосинки, чтобы не расстраивать мать, и очень надеялся, что: «перемелется…», «заживёт…» и я сумею забыть произошедшее. Но увы. Хорошее, случившись, скоро теряет свою остроту, но дурное… Всякая неправда22 оставляет тавро, навечно, и напоминает о себе столь же неправедной жаждой мести. Сколько бы ни прошло лет.
Я был обычным мальчишкой, как и все, — с пониманием собственного достоинства и обострённым чувством справедливости. Наследственность, понимаете ли, иной причины нет.
Начитавшись Тургенева…
Начитавшись Тургенева, под впечатлением от прошитого золотым шёлком солнечных лучей утреннего леса, я воспылал страстью к охоте. Вальдшнеп в изложении Ивана Сергеевича представлялся не рыжевато-бурой птицей из рода бекасов, но неким эфемерным существом, ко встрече с которым нужно готовиться с воодушевлением истинного ценителя, с трепетом и восторгом. В охоте по-Тургеневу главным было созерцание, вдумчивые неспешные прогулки в рассуждениях о прелести и быстротечности бытия, коим надо наслаждаться, не опережая естественный ход вещей, а скорее — наоборот.
Мой отец не мог или не хотел разделить со мною радость охоты. Он вдоволь наигрался с оружием на фронтах Великой Отечественной, и после даже своё наградное брал в руки исключительно по необходимости, когда к тому вынуждали обстоятельства или служба.
Зато у нас в школе весьма кстати заработал кружок по стрельбе. Занятия проходили после уроков, в просторном бомбоубежище, под руководством учителя, тоже бывшего фронтовика, но, в отличие от моего отца, не утратившего интерес к огнестрельному оружию.
Полный надежд, едва дождавшись последнего звонка, я побежал ко входу в бомбоубежище, но был остановлен ребятами постарше:
— Сколько тебе лет?
— Двенадцать! — Гордо ответил я.
— Малёк! Приходи на будущий год. — Расхохотались они, и обдали меня сквозняком запирающейся двери.
Конечно, я был расстроен, но убедить меня оставить попытки научиться стрелять не смог бы, пожалуй, даже сам Тургенев. Отпросившись у матери в полковую библиотеку, я взял «Наставление по стрелковому делу РККА» 1933 года выпуска, и не шутя засел за его изучение. Ровно через неделю я снова стоял у тяжёлой двери бомбоубежища.
— Ты что, считать не умеешь? — Ёрничали старшеклассники. — Мы же тебе сказали — через год приходи! А всего-то прошло сколько? Не-де-ля!!! Двоечник!
— Я хорошист, почти отличник! — Обиделся я. — И могу рассказать про оружие всё.
— Неужто всё? — Вмешался кстати оказавшийся на месте преподаватель.
— Да! Спрашивайте! — С жаром воскликнул я, и не дожидаясь вопросов, почти наизусть отбарабанил всё, что почерпнул из Наставления.
Надо ли говорить, что я был принят в кружок, несмотря на возраст, и к концу учебного года уже вполне прилично стрелял и лёжа, и стоя, и даже с колена.
Майские дни радовали близостью экзаменов, предвкушением долгожданных каникул, свободы и прогулок по восхитительным лесным чащам вблизи Загорска.
Отец по-прежнему не поддавался на уговоры составить мне компанию, и сам не знаю почему, я предложил сходить поохотиться Петричу, — супругу тёти Таси, имеющему потрясающее, прямо-таки портретное сходство с Тургеневым и владеющим, ни много ни мало, — простецким, но совершенным Sauer23, увенчанным тремя замкнутыми промеж собой кольцами24.