– Ничего особенного, герцогиня; всего лишь наказание беглого вора, – высекут и отрубят руку, согласно старинному закону Германии, – он собирался бежать с краденым… Краденым у вас, герцогиня… Он ещё должен сказать, кто ему помог… из прислуги… И с каждым ударом по его шкуре с меня будут осыпаться рога…
– О чём вы говорите, герцог? Какие рога, я не понимаю вас! Я дала ему эти монеты! Остановите же казнь!
– Только ваше положение, герцогиня, снимает с вас подозрение в измене! – Эрик подошёл к окну, крикнул вниз:
– Эй, там! Прекратить!.. – Советую вам, герцогиня, быть разборчивее в привязанностях; он даже останется в замке, но к вам не подойдёт ни на шаг… Что-то вы побледнели, герцогиня; выпейте вина, не хочу, чтобы ваша впечатлительность повредила моему сыну…
Голуби уже не ворковали на карнизе, по нему всё чаще стучали холодные капли; прогулки потеряли привлекательность. Не радовали ни золото дубрав, ни зелёная ещё трава; лишь нетерпеливые движения не рождённого ещё чада отвлекали от тоскливых мыслей о неизбежной долгой зиме…
«…Отчего это так: кто ни станет мне ближе здесь, – все исчезают скоро?.. Нет, сына я им не отдам, пусть лучше убьют меня! Нет у меня никого, он один со мной останется… Подрастёт, – вместе домой уйдём; Бог поможет; об этом молиться надо…»
…Церковь будто б и рукой подать, – лестница, да несколько шагов по двору к другой башне, – да невмочь одной ходить стало по узкой лестнице; Грету проводить попросила…
– Не время сейчас, госпожа; да там и нет никого теперь… Не позвать ли сюда капеллана Дольфуса?
– Нет-нет; я хочу сама… – не доверяла Анна новому капеллану, его вкрадчивому голосу; за вечно опущенными глазами, под низко надвинутым капюшоном чудилась неясная угроза. Казалось, этот человек ненавидит её, но за что?.. В храме его нет, возможно, это и убедило, – надо идти самой…
…Грета довела её до врат церкви; здесь им преградила путь женщина, вся укутанная в тёмные ткани:
– …Вам нельзя туда! – острые чёрные глаза иголками сверлили Грету. – Зачем ты привела её? Ты же знаешь этот час!
Анна, не слушая перепалку, одна вошла в пустой храм; шаги по каменному полу гулко отдавались под тёмными сводами… В полумраке в глубине храма к ногам Девы Марии склонилась женщина в белой вуали; показалось: плечи её дрожат… Заметив, что уединение нарушено, дама встала и пошла к выходу. Возле Анны остановилась, подняла вуаль, пристально посмотрела на неё, – ни следа злобы и ненависти, только бесконечная боль в глазах… Анна изумило сияние ангельской чистоты в светлых локонах…
…Взгляд незнакомки скользнул к животу Анны; не ответив на поклон, опустила вуаль, и, словно всхлипнув, быстро пошла к выходу.
«…Кажется, я не должна была встретиться ней? Но почему? И где я могла видеть её? Лицо как будто знакомо… Кто она?»
Грета нетерпеливо топталась у врат…
– Вы там никого не видели, госпожа? – Ответа она ждала точно с испугом.
– Нет, Грета, там в самом деле никого нет…
…Фрида раньше поняла, что происходит; дыхания не хватало, внутри всё разрывалось с дикой болью; собственный живот сейчас раздавит её… От резкого голоса Фриды болели уши:
– Грета, беги вниз, пусть тащат дрова! Клара, холсты неси! Хорошо, вчера ванну внесли, воды набрали… Клара, зови старую Берту! Что? Тадеус? Гоните его прочь, сами справимся! Да стели живее скамью, Грета!
«…Как легко стало…Чей это плач?.. Это красное существо, – моё дитя? Они говорят, – рыцарь… Мальчик… Я родила его, и осталась жива… Почему он плачет?»
– Он голоден, госпожа; покормите его сейчас сами, пока не пришла кормилица…
– Сама, конечно, сама… Что за кормилица?..
…Кроватку Теодора Анна велела поставить рядом со своей; уснула, вцепившись в резные перекладины.
…В полудрёме увидела, – толстая женщина с круглыми рыбьими глазами склонилась к ребёнку…
– Ты кто? Зачем ты здесь? Ты хочешь украсть моего сына?
– Успокойтесь, госпожа, я кормилица; дитя кормить пора… – Толстуха распустила шнуровку, вывалила громадную синеватую грудь. – Ну, иди ко мне, ангелочек…
– Да ты же раздавишь его! Уходи, не прикасайся к ребёнку! Я сам буду кормить его!
…Малыш тихо посапывал у груди; Анна от этого посапывания успокаивалась, разглядывала розовое личико, редкие тёмные волосики, – слава Богу, на отца совсем не похож; он не будет таким жестоким… Уйдём вместе отсюда; Феденька станет добрым охотником; Макарушка полюбит его…
…Гертруда возникла в сумерках бесшумно, в чёрном платье; молча встала перед Анной, долго смотрела на неё, на ребёнка:
– Он слаб… Из него не выйдет доброго рыцаря; если выживет, станет священником или менестрелем…