Всплеск воды едва не до окошка и резкий толчок оторвали от тоскливых раздумий…
– Дьявольщина! Опять лужа! Форейтор, похоже, ослеп! Я высеку его сам! И Карла заодно! – Эрик выскочил из кареты, в ярости хлопнув дверцей. Резкие приказы заглушили бестолковые вопли свиты…
И опять тряска по камням и выбоинам… Она всматривалась в сумраке в лицо Эрика, – комок обиды ещё не превратился в огонь ненависти, но как легко этот лёд становится пламенем…
…Он изменился, – на лбу легла глубокая складка, щёки запали, волосы потускнели и поредели, родинка почти исчезла. А во сне Эрик точно возвращался в детство, – складки меж бровей сглаживались, пухлые губы приоткрывались, – лицо становилось юным, грехом не тронутым…
Таким она его увидела три года назад; тогда впервые мелькнуло страшное: кабы он таким навечно остался!.. Мелькнуло и забылось… Он метался в горячке, без памяти, звал мать, просил у неё прощения… Сколько Анна сидела у пустой кроватки, сколько прошло, как умер Теодор, – дней, месяцев, лет, – она вырвалась из пелены боли, едва услышав: Эрика привезли израненным, доживёт ли до весны… Она меняла повязки, промывала раны, поила отварами… Он звал в бреду: матушка, сожми мне руку, так легче… Она стала ему матерью, а потом женой опять; страдание стало страстью… Жалеть ли о том, что выжил Эрик, если они давно холодны друг к другу, а у неё в этом холоде есть своё маленькое солнышко… Маленькое отражение своего отца, маленькое чудовище… Оно было…
И спешить ей сейчас некуда; что ждёт её в холодных покоях? Пустая кроватка?.. Всё, как Фрида предсказывала,– его забрали… Пришла Гертруда, увела за руку Марка… Анна не ждала этого; та часто приходила, смотрела на играющего ребёнка… Две недели назад спросила: хочешь стать рыцарем? Хочешь иметь живого коня?
У Марка глазёнки вспыхнули: хочу, тётя!.. Взяла за руку и повела… Анна, еще не понимая, обомлев, сидела на ковре; кинулась в след… В дверях её остановила стража, которой не было прежде…
…Она ещё долго лежала на ковре, среди раскиданных деревянных всадников… Подходила Фрида, говорила что-то, хотела собрать игрушки… Анна страшно кричала на неё: не смей прикасаться! Он вернётся, вернётся!.. Уснула на полу, обессилев от слёз… Как в постели оказалась, – не помнила; исчезли игрушки с ковра; забыли кроватку вынести, или на муку оставили… Обычным путём пошла жизнь, – обеды, прогулки, путешествие в Баварию…
Громада замка заслонила полнеба, первые ворота мостом легли, вторые распахнулись, третьи поднялись… Шла вслед за Эриком, не глядя на склонившуюся в поклоне челядь, не отвечая улыбкой как прежде. Видеть никого не хотела; мнилось, – каждый замыслил против неё, все по кусочкам растащили Марка. Двоих детей отняли; чего ещё хотят от неё?..
…Решила, – сходит с ума, не поверила слуху; почудился ли ещё на лестнице детский капризный голосок?.. И увидела-то сперва разбросанных по ковру всадников; потом уже кинулась целовать перепачканное розовое личико,– Фрида безуспешно пыталась накормить его кашей.
–…Матушка, скажи ей: рыцари не едят кашу! Пусть подадут жареного кабана! И вина побольше!
– Госпожа, он не ест весь день! Выбросил в окно тарелку с кашей!
– Фрида, пусть принесут мяса…
Не больно-то они все рады возвращению «маленького чудовища…». И лишь она, мать, виновата, что он стал таким… А уж как заговаривала дитя, Бога молила от сердечной остуды хранить, чтобы от отца лишь красу его перенял; глазки голубые целовала, прогоняя из них небесный холод…
Худо заговаривала, худо молила… Зубки пробились едва, – никому покоя не стало ни в день, ни в ночь; у девушек синяки с рук не сходили. Гертруда велела, руки щелоком отмыв, давать ребёнку, чтобы пальцы грыз… Кормилице соски в кровь кусал; она, слёз не сдержав, Гертруде пожаловалась. Та лишь расхохоталась дико:
– Молоко с кровью! Чем не напиток для рыцаря! Мой брат, говорят, был таким же! А ты терпи, или прочь из замка! Ни гроша от меня не получишь!
Детские хвори стороной обходили Маркушу, точно Анна впрямь взяла их себе в тягости. А сглазу она боялась, – откуда-то взялся рой нянек, с утра до ночи жужжащих в покоях. Охая-ахая над «ангелочком», не давали ему движения лишнего сделать, – не надсадилось бы дитя…
Марк скоро усвоил: рёв, капризы,– с их помощью легко добиться чего угодно, и всё ему простится… Анна тщетно пыталась смирить его норов, когда лаской, когда шлепком, отсылая прочь досужих нянек. Дитя же, приластившись к матери, уже разумея в том выгоду, засыпало до утра…