Дверь, на вид тяжёлая, распахнулась легко, и без скрипа… Тесная каморка, куда она вошла, освещалась довольно ярко двумя светильниками на столе, занявшем почти всё помещение. Хозяин каморки, кто бы он ни был, отсутствовал… Она заметила другую дверь напротив; та тоже оказалась не заперта, – это была кузница капеллана. Никого не найдя и там, всё же поняла, у кого она в гостях… Отогревшись у огня, Анна осмотрелась, – всю мебель составляли огромный стол, высокое кресло и лежанка в нише стены. Ничего больше здесь поместиться не могло. Всё свободное пространство на полу заставлено медной и глиняной посудой, завалено черепками и свитками пергамента. На столе края развёрнутого свитка между светильниками держал огромный кроваво-красный камень причудливой формы…
У огня, грея руки, Анна глянула в свиток, – но что она могла понять во множестве букв, значков, цифр… Те же знаки, цифры, слова беспорядочно покрывали стены комнаты; череп со спиленной верхушкой уже стоял на столе, заменяя чернильницу… От лёгкого движения воздуха пламя металось, бросая пугающие тени на чёрный потолок и исписанные стены. Несмотря на тепло и свет, уюта здесь было не намного больше, чем в сырых тёмных коридорах… Что ж за страсть, что за сила заставила обитателя каморки, проскитавшись по свету, отвергнуть самый свет, скрыться под землёй, спать на жалкой постели из верхнего платья, жизнь посвятить этой страсти?.. И если не ушёл ещё страх, то почтение к нему уже появилось…
Судя по тому, что двери остались не заперты, а светильники не погашены, – хозяин был где-то недалеко. Ждать ли его, Анна себя не спрашивала, – куда идти ей? Мысль о блуждании в подземелье в одиночестве приводила в трепет. Не решаясь занять лежанку, села в кресло, положила голову на свиток…
Спала или нет, – проснулась, когда Дольфус уже вошёл, и сел рядом на лежанку. Снилось, – он чертит буквы на пергаменте, они обращаются в Эрика, Гертруду, Фриду… На свитке нет места, Дольфус пишет на ней, она превращается в какую-то букву…Проснулась в ужасе, оглядела себя, заметила капеллана…
– …Сидите, герцогиня, вы и в подземелье хозяйка; я в гостях у вас…
Как всегда, по тихому голосу, опущенным глазам трудно было понять его отношение к незваной гостье.
– …Рад видеть вас в своей келье; здесь точно светлее стало…. Не спрашиваю о причине визита; мог догадаться, – сами пойдёте искать выход… Я предчувствовал, или Господь надоумил оставить свет, и не запирать дверь… Жаль, вы не просили помощи; всё могло закончиться намного хуже…
– Простите, святой отец, я без разрешения вторглась в ваш приют, заняла ваше место, – отчаянье толкнуло меня в столь опасный путь… Но могу ли спросить: что заставляет вас обитать в мрачном подземелье, предаваться не менее опасным занятиям? Якоб говорил что-то о философском камне; что сие значит? Способен ли слабый женский разум постичь хоть малую часть вашей тайной науки?
– …Философский камень… Красная тинктура… Говорите: слабый женский разум? Он способен на многое… Слышали вы что-нибудь об Ипатии, учёной женщине Византии? Но место ли прекрасной даме в этой убогой каморке? – Дольфус поднял глаза; Анна вдруг увидела, как они прекрасны; поняла, – капеллан смущён донельзя общением с ней наедине.
– …Да, вы ищете выход из замка… В старых документах, оставшихся от прежних владельцев замка, мне попадались какие-то карты… – Дольфус кинулся разгребать завалы свитков, разворачивать их. – …Впрочем, так сразу не найти; долгое дело… Вам пора возвращаться; вас, должно быть ищут. Сейчас придёт Якоб, проводит вас… А я, меж тем, отыщу карту… Встретимся теперь в храме; я, как духовный отец ваш, прошу: не отвергайте помощи церкви в моём лице. Что бы ни говорил по этому поводу мой бедный брат, – Бог везде, где в него верят, а служат ему люди, подверженные греху и слабостям. Враг же человеческий силён от того, что не нуждается в вере. Пренебрежение христианскими обязанностями не менее опасно, чем путешествие по подземелью; знайте, за вами следят. Понимаю: зла вы никому не делали, и каяться вам не в чем. Все ваши тайны мне известны: вы не любите мужа, мечтаете вернуться на родину. Что ж, когда вы вернётесь в лоно церкви, мы поговорим о философском камне, слабом женском разуме, и о тайнах вашего мужа…
Глава 8. Год 1100
…Память о детстве возвращалась всё реже, как присыпанная тяжким слоем снега, и лишь во сне ещё тревожила, проступала оттепелью, разрывая сердце дикой болью… Кто бы узнал нынче прежнюю Анютку-лешанину в прекрасной знатной даме с гордой осанкой, тонким станом, длинными белыми пальцами, унизанными перстнями… Эта ли дама ребёнком брела пыльными дорогами Руси? Её ли стан гнулся к снопу жита? Эти ли пальцы стирались в кровь, теребя лён?.. Впрочем, перстней на них уже не было, – они мешали держать перо, переворачивать тяжёлые листы пергамента… Она многому здесь научилась: знала немецкий язык, латынь, понимала по-болгарски; умела скрывать мысли и чувства, хранить свои и чужие тайны… Одному она так и не научилась, – улыбаться… И в глазах появилась строгая сила, – не прежняя, детская, неосознанная, а новая, – сила разума… Признает ли Эрик, вернувшись, эту новую силу? Как смотреть ему в глаза, после всего, что открылось ей? Как среди каменных, холодных стен сама не окаменела, не застыла? Где было искать опору и надежду, когда все опоры рухнули, надежды иссякли?