Ведь всегда, когда маленький Домель прибегал вот так, случалась какая-нибудь беда. Мы жили на отшибе, в одиноком домике на опушке леса. Дорога к нам петляла по меже. У маленького Домеля она отнимала слишком много времени. А чтобы добежать до меня через пустошь, ему нужно было не больше пяти минут. Правда, под конец он не мог выговорить ни слова, с жадностью ловил губами воздух и только пыхтел. Так было и тогда, в феврале сорок пятого года. Незадолго перед тем раздалось несколько громовых ударов, от которых задребезжали стекла; шумно хлопая крыльями, словно дикие утки, наши куры взлетели над домом, а из щелей серыми струйками посыпалась по стенам известка. Через пять минут появился маленький Домель и выкрикнул беззвучно: «Бомбы! Они сбросили бомбы». Я со всех ног кинулся в деревню. Там, где раньше стоял дом Пабеля, сейчас стоит одна печная труба. Она тянет свой оголившийся остов вверх, в дымный воздух. Вместо стен — лишь груда камней. Под ними, как нам сказали, осталось семейство Пабеля: дедушка, бабушка, внуки. Только молодая фрау Пабель случайно уцелела. Стоя на краю глубокой воронки, она так плакала, будто хотела залить этот кратер своими слезами.
То было в войну. Что значит мир, я не знал. Я только снова и снова видел, как бежит ко мне, жестикулируя, крича и под конец не в силах выговорить ни слова, маленький Домель. И думал: что же там опять случилось?
Однажды он появился одновременно с грохотом рвущихся за его спиной снарядов. Это было уже в апреле. Я решил, что началось наступление. Но Красная Армия еще стояла за рекой, ожидая своего часа. Только артиллерия вела огонь. Маленький Домель произнес беззвучно: «В гравийном карьере. В карьере у Цишанга!»
Мы со всех ног кинулись туда. Сил у меня было больше, поэтому у цели я оказался первым и без помех мог рассмотреть место происшествия; у самой стенки карьера, круто поднимающейся вверх, лежал мертвый немецкий солдат. Примерно посередине ямы, на песке, я обнаружил не менее четырнадцати отпечатков подошв. Значит, здесь стояла карательная команда.
«Он хотел смыться», — сказал маленький Домель, поравнявшись со мной.
Я знал, что немецкие солдаты расстреливали теперь каждого, кто пытался от них смыться. Это была война. А каким будет мир? Неуверенными шагами маленький Домель приблизился к мертвому. Он огорчился, что у того сорваны погоны. На них могли быть звездочки. Маленький Домель был охоч до таких звездочек. Почему-то я не слышал выстрелов, убивших человека, который не захотел больше воевать. Видимо, их заглушил гром орудий. Или ветер дул в другую сторону, не было этой вьюги, с которой сегодня приходится бороться маленькому Домелю. Странно, что на нем нет летного шлема. Обычно он с ним не расставался. Хотя речь скорее идет о шлеме мотоциклиста. Для тепла к нему были подшиты наушники, они застегивались у подбородка, и вид у маленького Домеля был такой, будто он и в самом деле надел радионаушники, потому шлем и назывался летным. Он был на нем и тогда, летом. Война уже кончилась, но все еще глубоко сидела в нас. И по-прежнему нас охватывал страх, когда вот так, крича и жестикулируя, прибегал маленький Домель.
«Наш старший, — через силу выдохнул он, — мой брат!» На этот раз бежать куда-то уже явно не было смысла, на этот раз все уже было кончено. Сперва маленькому Домелю нужно было отдышаться. А пока еще теплилась надежда, что старшему Домелю удалось нечто необыкновенное. Он горазд мастерить. Если ему в руки попадала палка, он в два счета вырезал из нее трость с витым узором. Из пустых спичечных коробков он мастерил целые города. Из обгорелых спичек — ветряные мельницы и машины. Самой лучшей из его поделок была трехмачтовая шхуна, она отлично держалась на воде и, не опрокидываясь, могла переплыть мельничную запруду. Однако в последнее время старший Домель, естественно, чаще мастерил военные машины. Подводные лодки, самолеты. Среди его находок был нерасстрелянный зенитный снаряд, он возился с ним до тех пор, пока снаряд не взорвался. «Правую руку, — сказал маленький Домель, — правую руку напрочь оторвало. Он в больнице».
Я опустился на козлы и подумал: скорее всего, мастерить старшему Домелю уже не придется. А мужественный маленький Домель кусал кончик своего летного шлема, стараясь не разреветься.
Вот какие новости приносил маленький Домель, когда прибегал к нам сломя голову. В летном шлеме или без него. Но на этот раз шлем действительно был бы очень кстати, ветер резок, и снежная пелена становится все плотнее. Домель вот-вот будет здесь. Но пока я могу еще думать о разном. И о том, что в последнее время он все чаще приходит обычным путем, а если и бежит через пустошь, то неторопливой рысцой и, прибежав, сразу же начинает говорить. Снова начались занятия в школе. Бруно Цишанг, которого все на свете числили в покойниках, вернулся домой. Умер дедушка Домеля, умер естественной смертью, в своей постели, от старческой немощи. Люди видели, как в окружном городке наш бургомистр пил водку с советским офицером. В лавке выдали дополнительный паек — искусственный мед. Я, правда, опоздал его получить, потому что с этой новостью маленький Домель не слишком торопился.