Еще раз объявился Шмидт Пробор. Прокладывая себе дорогу с помощью протеза, он пробрался сквозь беспорядочное нагромождение ящиков и всякой рухляди, высказал сожаление об отсутствии «железного порядка» и покарал меня презрением человека, окончательно и бесповоротно порвавшего с известным периодом своей жизни. Только некая голубка удостоила меня позже своим сомнительной чести визитом. Она проникла через разбитое окно и оставила на моей верхней крышке омерзительное ядовитое пятно. Меня охватила бессильная ярость, я был даже не в силах подать голос. Мало-помалу я утратил всякое чувство времени. Я состарился.
Однажды весенним днем в зале была проведена генеральная уборка. С того рокового часа все мое окружение катастрофически быстро стало дряхлеть и разваливаться. Стекла в окнах одно за другим потрескались. Рамы покорежились. Остатки гирлянд уныло свисали вниз, обветшалыми краями касаясь навек умолкнувшего паркета. Кулисы, десятилетиями достойно сопротивлявшиеся натиску прожорливой моли, в считанные дни пали их жертвой. Это был конец. Конец доблестного зала. Конец старого постоялого двора. Конец почтенной деревни. За ее околицей ждали своего часа ненасытные бульдозеры. Все, что еще оставалось здесь, им надлежало сровнять с землей подчистую и как можно быстрее: экономика нуждалась в угле.
Перед неизбежностью легче склонить голову, если у тебя есть перспективы в будущем. У меня таковых нет. Когда из зала вывозили мебель, обо мне в очередной раз забыли. Правда, эту участь я разделил вместе с изрядным количеством устаревшего инвентаря. Но разве это могло служить мне утешением? Я был роялем. Я в равной мере воплощал в себе как музыкальную культуру нескольких эпох, так и профессиональное мастерство своих создателей. С моим существованием связывали свои надежды величайшие маэстро музыкального искусства. Такое не забывается.
Прежде чем серое паучье племя приноровилось к серой безнадежности моих мыслей, призрачную тишину зала прервало бодрое пыхтение тяжелого трактора. Отважный лесоповальщик провел машину через широкий проем боковой двери, проехал по тому месту, которое некогда было танцплощадкой, поднял гидравлическую часть механизма до уровня сцены, доставил меня с помощью искусно примененной техники кантования к краю рампы и наконец, на удивление плавно и мягко, опрокинул меня в свой стальной ковш. Потом подал машину назад и сгрузил меня во дворе на землю.
Здесь его, разумеется, поджидали стражи закона. Даже в деревнях, объявленных пустыми, всегда отыщутся люди, которые только того и ждут, чтобы предупредить власти о нарушении законности. Застигнутый с поличным злоумышленник не выказал, однако, никаких признаков замешательства. Он стал энергично упирать на то, что я, очевидно, никому не принадлежу. Ах, боже мой, какую мою сокровенную мысль он высказывал! К сожалению, я мог выражаться лишь черными клавишами. С какой страстью я поддержал бы его точку зрения, чтобы в конце концов создать предпосылки для выяснения своих имущественных отношений. Но в силу собственного безголосья мне приходилось довольствоваться тем, что я наконец-то попадаю в протокол уголовной полиции. Так как, насколько вы помните, на мне не было регистрационного номера, то стражи закона обеспокоили правление потребительской кооперации, потребовав от него разъяснений о причине моего жалкого состояния и того, почему я до сих пор не был вывезен из зала. Руководители потребительской кооперации, обвиненные в халатном отношении к сохранности кооперативной собственности, ответили в раздраженном тоне. В списке вещей постоялого двора, подлежащих транспортировке, никакого инструмента-де не значилось. Согласно имеющейся документации он им не принадлежит. Нельзя же в конце концов обогащаться за счет чужой собственности. Кроме того, они выразили протест против подтасовки фактов. И предупредили, что уголовным органам вряд ли поздоровится, если общественности станет известно об этом инциденте, подрывающем авторитет богатой традициями торговой организации.