Я понимала, какого ответа ожидает от меня Ави, но я не была готова дать ему этот ответ. Я лишь взглянула на него и улыбнулась. А он добавил:
– Я люблю тебя и не хочу, чтобы что-то случилось…
Однако он и не ждал, что я быстро капитулирую, понимая, что эта беременность – необычное и новое дело для нас обоих.
– Так вот, – продолжал он прерванный разговор, – американцы не воспринимают всерьез близость Советов, во всяком случае не хотят занимать жесткую позицию.
Я с трудом удержалась, чтобы не улыбнуться. Он поцеловал меня в шею.
– Ассад никогда не пойдет на переговоры с Израилем.
– Займись со мной любовью, – прошептала я.
– Это не предмет для торговли, – спокойно сказал он.
Израильская позиция в вопросе о компромиссе была до того прозрачна для меня, что я вполне могла бы сама отправиться на переговоры в Вашингтон. Я бы показала себя в этом деле лучше, чем любая шишка из американского правительства.
Ави взял меня за подбородок и заглянул прямо в глаза.
– Я хочу, чтобы ты обещала мне быть осторожной и близко не подходить к зонам вооруженных конфликтов.
– Я тебя понимаю, но не могу этого обещать, – ответила я.
Ави прижал меня к холодильнику, и мои губы почти касались его губ.
– Постарайся как-то к этому приспособиться, привыкнуть, – сказал он. – Я тоже попытаюсь.
– Но как? – спросила я, выскальзывая от него. – Вот ты смог бы перестать заниматься тем, чем занимаешься?
Это был классический пример израильской наступательной тактики: смешать все карты, воспользоваться любым оружием, какое только окажется под рукой, притвориться, что идешь на компромисс, а потом еще и переложить всю вину на противника… Ответ Ави был вполне гладким и предсказуемым.
– Для меня это не работа, – сказал он. – Это вопрос выживания. Постоянная обязанность.
Что бы вы ответили на моем месте мужчине, который исподволь готовит вас к тому, чтобы вы отказались от всего, во что вы верили?
– Я люблю тебя, – ответила я и позволила увлечь себя в спальню.
Ну а в спальне какие дискуссии? Нет возможности сосредоточиться на деталях… Он начал целовать меня, и наша одежда оказалась на полу, а сами мы – в постели на прохладных простынях. И я хорошо помню, как нежен он был. Как осторожно двигался. Я сказала ему:
– Ты так боишься сделать мне больно…
– Я люблю тебя, – ответил он, припадая щекой к моей груди, – и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. – И потом еще добавил:
– Я буду всегда любить тебя.
На этом дискуссия закончилась. Никаких обещаний дано не было. За исключением самого расплывчатого – вечно принадлежать моему Ави. В конце концов, то, что он чувствовал, было так естественно, и если бы я была более благоразумной, то могла бы облегчить жизнь нам обоим. Но мы впервые в своей жизни ждали ребенка, и одному из нас приходилось уступать другому. Кончилось тем, что я просто расплакалась, а почему – и сама не понимала. Может быть, я просто подумала о родительнице. Ави осушил губами мои слезы и запретил мне вообще разговаривать, поскольку все равно невозможно было сосредоточиться – ни на деталях, ни на общих вопросах, – он снова и снова целовал меня, а потом мы занимались любовью, как в последний раз – бурно и страстно.
– Я люблю тебя, – прошептала я, переводя дыхание.
– Обещай мне, – попросил он, целуя меня. Но я все еще не была к этому готова.
Новый, 1983 год мы встречали в маленьком ресторане на Бликер-стрит. Мы оба были в джинсах, толстых свитерах, лыжных куртках и теплых сапогах. На улице было мрачно и холодно. Ави вполне вписался в бесшабашную атмосферу Гринвич Вилледж. Только перед тем, как заказать вино, полез в карман и достал специальную памятку, в которой на еврейском подробно объяснялось, какой сорт вина урожая какого года наиболее удачен. Меня это нисколько не беспокоило, но я с удивлением наблюдала, как, покусывая нижнюю губу, он дотошно изучает эту свою шпаргалку.
– Наверное, мне не следовало этого делать? – пробормотал он, поднимая на меня глаза. – Здесь это кажется смешным, да?
А мне просто хотелось обнять его, потому что он казался мне таким беспомощным, таким неуверенным в житейских делах. Пламя свечи на нашем столе слегка колебалось, и на его симпатичном лице дрожали тени.
– Всегда делай то, что считаешь нужным, – сказала я и, помолчав, добавила:
– Даже если хочешь взять с меня слово не появляться в зонах вооруженных конфликтов. – Я улыбнулась. – Ты был совершенно прав, а я поступила глупо, все усложняя. Для меня нет ничего важнее, чем ты и наш ребенок.
У него на глазах появились слезы, и он не мог вымолвить ни слова. Вместо этого он снова занялся карточкой вин и, когда подошел официант, заказал вино с таким чудным названием, какого я в жизни не слыхала. А когда бутылка была откупорена и вино налито в наши бокалы, Ави, откинувшийся на своем стуле, притворился, что весь поглощен дегустацией вина и ни о чем другом не думает.
На протяжении ужина он менялся, и я видела перед собой нескольких разных людей. Однако ближе всего был мне тот, кем он, по сути, и оставался – маленький мальчик, который однажды глухой зимней ночью покинул Россию. Фальшивые документы отец запрятал во внутренний карман своего длиннополого черного пальто. Мать очень спешила. Маленький мальчик едва поспевал за ней, спотыкаясь и падая. Наконец они погрузились в поезд, который перевез их через австрийскую границу… Мне до боли хотелось защитить его, слиться с ним, сделать так, чтобы его воспоминания стали моими воспоминаниями. Но он менялся слишком быстро. Выражение его лица менялось на протяжении нескольких минут. Его глаза сияли, а на губах появлялась чуть заметная улыбка, когда он переплетал свои пальцы с моими… Наш ребенок будет в полной безопасности. Он не будет знать тех ужасов, которые пришлось пережить его отцу. Ави размышлял о будущем сына. Он уже чувствовал всю ответственность за него, какую мог чувствовать только отец. Роды должны проходить естественным образом. Необходимы разве что несколько легких сечений. Ави снова затрагивал самые острые практические проблемы нашей будущей жизни.
– Иногда я за нас немного боюсь, – признался он откровенно. – Слишком много безумия мне пришлось повидать в жизни. Больше я не хочу испытывать судьбу. По крайней мере, не теперь.
– А каково будет мне всякий раз, когда ты должен будешь уехать?
– Что ж, ты, конечно, будешь волноваться, но верить в то, что я очень осторожен и хорошо знаю свое дело.
– А все это безумие вокруг? Разве можно все предусмотреть, от всего защититься?
Он пристально посмотрел на меня, потом нежно погладил по щеке. А потом поцеловал.
– Конечно, нет, любимая. Ты слишком много знаешь, и мне будет нелегко тебе лгать.
Я содрогнулась от ужаса.
– Что ты хочешь этим сказать?
Выражение его лица снова изменилось. Передо мной израильский генерал. Губы плотно сжаты, глаза прищурены, а когда он начинает говорить, его тон резок.
– Мэгги, – произнес он, – я хочу рассказать тебе о том, что меня беспокоит…
Я внимательно посмотрела на него, вспоминая о том, какое у него крепкое тело, какие сильные волосатые руки. Он был моим и только моим.
– Я о тех шестерых солдатах, которых захватили в плен в зоне безопасности почти восемь месяцев назад. Они патрулировали участок вокруг поста ООН. Мы даже не предполагали, что такое может случиться. Словом, просчитались… Троим террористам удалось проникнуть в зону и обезоружить солдат… И вот теперь они отказываются подчиняться Женевской конвенции. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Не совсем… – проговорила я, хотя очень хорошо все понимала.
– Они не признают никаких международных законов. Ливан превратился в рынок, где торгуют заложниками.
Я даже повторила про себя последние его слова, но у меня не хватало духа признаться себе, что за ними стоит.
– Возможно, – сказал Ави, – заложников удастся освободить в результате торга… Этот вопрос мы и приехали обсуждать в Вашингтон. Но это только начало.
– Начало чего? – рискнула поинтересоваться я.