– Через восемнадцать лет у меня наберется сотня подобных штуковин, – проворчал Мэттьюз, большими и тяжелыми шагами двинувшись вперед, – только что-то каждые две недели к тощей моей зарплате веса не прибавляется.
– Почти шесть хрустящих бумаг в месяц, Майк, – не так уж это мало, кончай жаловаться, – ответил Бриджет и обратился к остальным:
– Наш Майк пустился в преследование и накрыл украденную машину, а за рулем сидел один ворище, мастер своего дела. Ну а Майк, хоть и выражает недовольство, любит, как все мы, хотя бы изредка услышать похвалу. Вам, новеньким, еще предстоит уяснить, что, если вы пришли сюда утолять жажду благодарности и восхваления, вы выбрали не ту профессию. Уильям, мой мальчик, не желаешь зачитать сводки? – последние слова относились уже к сержанту О'Тулу.
– За прошлую ночь происшествий хоть отбавляй, но вот приятных новостей куда как меньше, – произнес О'Тул с легким нью-йоркским акцентом. – В перечне преступлений есть, правда, и один радостный пунктик. Корнелиус Арпс, сводник с Западной авеню, был пришит одной из своих шлюшек и в три ноль-ноль пополуночи покончил счеты с жизнью в больнице общего типа.
Раздались бурные аплодисменты. Гусу от них стало не по себе.
– А которая из шлюх так поработала? – выкрикнул Леони.
– Назвалась Тэмми Рендольф. Кто-нибудь ее знает?
– Она крутилась обычно между Двадцать первой и Западной, – сказал Кильвинский, и Гус вновь оглядел оценивающе своего партнера. Тот походил скорее на доктора, чем на полицейского. Прежде Гус замечал, что у полицейских со стажем образуются суровые складки у рта, а глаза – глаза их не столько смотрят, сколько следят, наблюдают, словно заранее ждут какой-нибудь пакости. Должно быть, мне это только пригрезилось, решил он.
– И как она его прикончила? – спросил Лафитт.
– Вы никогда не поверите, – сказал О'Тул, – но старый живодер на сегодняшнем вскрытии утверждал, что она умудрилась сделать пробоину в аорте лезвием в три с половиной дюйма! Так крепко ткнула его в бок своим карманным ножичком, что сломала ему ребро и продырявила аорту. Как только чертовой бабе это удалось?
– Ты просто не видал Тэмми Рендольф, – тихо сказал Кильвинский. – Сто девяносто фунтов драчливости и похоти. Одна из тех, что прошлым летом едва не вышибли дух из сотрудника полиции нравов, помните?
– О, неужто та самая сучка? – спросил Бриджет. – Что ж, пришив Корнелиуса Арпса, ту свою вину она загладила.
– Что же ты не намекнул лейтенанту заодно со мной объявить благодарность и ей? – спросил Мэттьюз, вызвав всеобщий смех.
– Разыскивается подозреваемый, покушение на убийство, статья два-одиннадцать, – сказал О'Тул. – Кэлвин Таббс, мужчина, негр, родился шестого двенадцатого тридцать пятого, рост пять футов десять дюймов, вес сто восемьдесят пять фунтов, брюнет, глаза карие, среднего телосложения, завивает волосы, пышные усы, имеет «форд» с откидным верхом образца пятьдесят девятого года, цвет белый с темно-бордовым, номер JVD-173.
Болтается обычно здесь, в Университетском округе, на углу Нормандии и Адаме, а также Адаме и Западной. Ограбил водителя хлебовозки да еще и от нечего делать стрелял в него, чтоб поразвлечься. Проходил по шести другим делам – все хлебовозки. Теперь, ребята, у вас появился шанс оплатить этой ослиной заднице долг сполна.
– Ну прямо-таки спасу нет от этих грабителей хлебовозок да автобусов, верно? – сказал Мэттьюз.
– Вот именно, – сказал О'Тул, глядя поверх очков. – Ради вашей же пользы, новички, хорошо бы вас предупредить: в этой части города ездить в автобусе совсем не безопасно. Чуть ли не каждый день вооруженные бандиты какой-то из них угоняют, а иногда грабят и пассажиров. Так что, если у вас по дороге на работу лопнет шина, пользуйтесь услугами такси. Здесь сильно достается и водителям хлебовозок, и уличным торговцам. Я знаю шофера такой хлебовозки, которого за один только год ограбили более двадцати раз.
– Этот парень, видать, профессиональная жертва, – сказал Леони.
– Пожалуй, теперь ему их искать сподручнее, чем самим сыщикам по кражам, – сказал Мэттьюз.
Гус мельком взглянул на обоих чернокожих полицейских, сидевших рядышком впереди, но увидел, что смеются они наравне с остальными, не испытывая, похоже, никакой неловкости. Гус знал, что все эти «в наших краях» да «в этой части города» обозначают негритянские кварталы, а потому ему было любопытно, задевают ли их лично такого рода шутки и остроты, сказанные по поводу совершенных преступлений. Ему пришлось сделать вывод, что, должно быть, они уже свыклись с этим.
– Недавно произошло занятнейшее убийство, – так же монотонно продолжал О'Тул. – Семейная ссора. Какой-то пижон назвал свою старуху нищей толстозадой подстилкой, а она взяла да и пальнула в него пару раз, а он сорвался с балкона и сломал себе ногу, а она вбежала в дом, схватила кухонный нож, вернулась и принялась пилить в том самом месте, откуда торчала искромсанная кость. К моменту, когда подоспела туда первая дежурная машина, нога уже была почти отрезана. Мне рассказывали, что невозможно было сделать обычный анализ крови. В жилах парня ее попросту не осталось. Пришлось брать из селезенки.
– Интересно, она и впрямь была толстозадой подстилкой? – спросил Леони.
– Кстати, – вспомнил сержант Бриджет, – кому из вас знакома старушка по имени Элис Хоккингтон? Проживает на Двадцать восьмой улице недалеко от Хуверовской фирмы по производству пылесосов?
Никто не отозвался, и Бриджет пояснил:
– Она позвонила прошлой ночью и сказала, что на той неделе к ней приезжала машина, вызов касался какого-то проходимца. Так чья же это была машина?
– А зачем тебе? – раздался бас с последнего стола.
– Черт бы побрал этих подозрительных «легашей», – сказал Бриджет, качая головой. – Ну и крепкая же у вас резьба, парни! Я только собирался сообщить, что старая дева скончалась, отписав десять тысяч долларов распрекрасному полицейскому, спровадившему какого-то бродягу. И теперь никто не желает колоться?
– То был я, сержант, – сказал Леони.
– Брехня, – сказал Мэттьюз, – то были мы с Кавано.
Остальные рассмеялись, а Бриджет сказал:
– Короче, старая дева и впрямь звонила прошлой ночью. Правда, она не умерла, но уже подумывает об этом. Она сказала: ей хотелось бы, чтобы тот красивый, высокий и молодой полицейский с черными усами (по описанию очень похож на тебя, Лафитт) заезжал к ней каждый раз после обеда и проверял, не лежит ли на пороге вечерняя газета. Если к пяти часам она все еще там, значит, старушка мертва, и тебе нужно взломать дверь. Она сказала, что переживает за свою собаку.
– Боится, что та сдохнет с голоду, или боится, что та с голоду не сдохнет? – спросил Лафитт.
– Отзывчивость этих ребят в самом деле трогательна, – сказал Бриджет.
– Могу я продолжать перечень происшествий, или я вам уже порядком поднадоел? – подал голос О'Тул. – Попытка изнасилования, одиннадцать ноль-ноль, прошлой ночью, Тридцать седьмой западный микрорайон, дом триста шестьдесят девять. Преступник разбудил потерпевшую, зажав ей рот рукой, и сказал: не двигайся. Я люблю тебя и хочу тебе это доказать. И держа на весу, так, чтобы ей было видно, револьвер с двухдюймовым стволом, ласкал ее прелести. Преступник был одет в костюм синего цвета...
– Синий костюм? – переспросил Лафитт. – Ну прямо как полицейский.
– ...был одет в костюм синего цвета и светлую рубашку, – продолжал О'Тул. – Мужчина, негр, возраст двадцать восемь – тридцать, рост шесть футов два дюйма, вес сто девяносто фунтов, брюнет, глаза карие, телосложение среднее.
– По приметам – точная копия Глэдстоуна. Думаю, с этим мы быстро разберемся, – сказал Лафитт.
– Потерпевшая заорала во всю глотку, и преступник выпрыгнул в окно.
Замечено, как он садился в желтый автомобиль одной из последних моделей.
Тот был припаркован где-то в районе Хувера.
– Какая у тебя машина, Глэдстоун? – поинтересовался Лафитт, и огромный негр-полицейский обернулся к нему с ухмылкой: