– Скандальный салон да бильярдная в этой части города – последние остановки для белой проститутки, – произнес Кильвинский, проследив за взглядом Гуса. – Я привез тебя сюда, чтобы ты увидел вот это, – и он указал на вывеску высоко на стене, прямо над дверью, ведущей в заднюю комнату. Она гласила: «Выпивка и наркотики запрещены».
Снова выбравшись наружу, Гус испытал облегчение и глубоко вдохнул свежего воздуха. Кильвинский продолжал патрулирование. Его напарник уже начинал узнавать голоса операторов из диспетчерской, в особенности один на частоте тринадцать – глубокий и юный, время от времени шептавший в микрофон «привет» или отвечавший застенчиво «вас поняла» неслышимым полицейским... Для Гуса оказалось сюрпризом, что связь по радио была двусторонней, а не трех-, ну что ж, жалеть, однако, не о чем, и без подключенных к общему эфиру полицейских в дежурных машинах разобрать что-либо в беспорядочном потоке женских голосов было тяжело.
– Дождусь темноты и покажу тебе Западную авеню, – сказал Кильвинский, и пусть до темноты еще было далеко, Гус явственно ощутил освежающую прохладу приближающегося вечера.
– А чем она знаменита?
– Шлюхами. Конечно, в этой части города шлюхи разгуливают повсюду, но Западная авеню – это сердце городской проституции. Ступить негде, так там их много.
– А мы их арестовываем?
– Мы – нет. За что нам их арестовывать? За то, что гуляют по улице?
Или только за то, что они шлюхи? В этом нет состава преступления. Их арестами занимаются ребята из полиции нравов, да и то лишь когда удается накрыть их прямо в любовном гнездышке или когда переодетый агент получает недвусмысленное предложение от какой-нибудь красотки.
– Интересно, каким должен быть сотрудник полиции нравов? – задумчиво произнес Гус.
– Может, когда-нибудь тебе и представится возможность это выяснить, – сказал Кильвинский. – Ты невысок ростом, к тому же... ну, в общем, смышленее рядового лба в синем мундире. Думаю, из тебя бы вышел неплохой тайный агент. И внешне тебя не примешь за полицейского.
Гус представил себя переодетым шпиком, расхаживающим здесь, вот по этим самым улицам, да еще, возможно, в одиночку, без напарника. Хорошо, что для подобных заданий набирают только добровольцев, подумал он, проследив взглядом за семенившим на зеленый свет через Вернон-авеню каким-то очень уж смуглым гомосексуалистом.
– Надеюсь, что «маскарадные законы» устоят, – сказал Кильвинский.
– А что это такое?
– Постановление городского муниципалитета насчет мужчин, переодетых женщинами, и наоборот. Не разрешает этим фруктам наряжаться в бабское тряпье и болтаться по улицам, доставляя полиции массу хлопот. Только у меня предчувствие, что скоро выйдет иной закон. Адрес лучше записать.
– Какой адрес?
– Мы только что приняли вызов.
– Разве? И где это находится? – спросил Гус, делая громче звук и хватаясь за карандаш.
– Три-А-Девяносто девять, просим повторить, – сказал Кильвинский.
– Три-А-Девяносто девять, Три-А-Девяносто девять, подозреваемый в подделке денег, южный Бродвей, сорок один тридцать два, ищите в том районе, код два.
– Три-А-Девяносто девять, вас понял, – отозвался Гус, в нетерпении потирая о бедра ладони и удивляясь тому, что Кильвинский ничуть не прибавляет газу. В конце концов, ведь было же сказано: код два!
От цели они находились всего в трех кварталах, но, когда подъехали, перед магазином уже стояла машина. Пока Кильвинский припарковывался рядом с ней, из магазина вышел Леони и приблизился к ним.
– Подозревается баба-алкоголичка, – сказал Леони, склонившись к окну с Гусовой стороны. – Один тип предложил ей десятку, если она пустит в ход чек на сто тридцать целковых. Вероятно, фальшивка, но на глаз не отличить – работал специалист по чекам, большой художник. Стерва говорит, что мужик уже в летах, в красной рубашке, среднего роста. Только что с ним познакомилась в какой-то пивнушке.
– Негр? – спросил Кильвинский.
– Кто ж еще!
– Мы тут немного поездим, осмотримся, – сказал Кильвинский.
Он покружил по кварталу, внимательно вглядываясь в людей и машины. Гус ума не мог приложить, кого они должны тут отыскать, тем более что на этом пятачке им не попалось и десятка мужчин «среднего роста», к тому же никто из них не носил красной рубахи. Однако, начав описывать новый круг, Кильвинский вдруг резко свернул к стоянке перед аптекой и помчался через аллею наперерез бредущему к тротуару человеку, потом ударил по тормозам и был на ногах, прежде чем Гус уверился в том, что машина остановилась.
– Минутку, – обратился Кильвинский к продолжавшему идти мужчине. – Сбавьте обороты. Так-то лучше.
Человек обернулся и насмешливо поглядел на полицейских. На нем была коричневая рубашка в клетку и фетровая шляпа с короткими полями и засаленным желтым плюмажем. Это был никакой не мужчина в летах и никак не среднего роста, ему, подумал Гус, едва перевалило за тридцать, вдобавок он высок и в теле.
– Чего надо? – спросил человек, и Гус только теперь увидел тянувшийся по всей щеке глубокий шрам.
– Будьте добры, ваши документы, – сказал Кильвинский.
– Чего ради?
– Через минуту я вам объясню, но сначала предъявите ваши документы.
Небольшое происшествие.
– Вот как? – усмехнулся тот. – А я, выходит, подозреваемый? Достаточно того, что я черный, так? Черный человек для вас всего только старина Джо Мясо-для-ленча, так?
– Посмотри по сторонам, – сказал Кильвинский, делая огромный шаг вперед, – может, кроме нас с напарником ты видишь здесь хоть одного нечерного? Тебя я выбрал потому, что на то имеется весомое и прочное основание, столь весомое и столь прочное, что перед таким основанием не устояла бы и твоя мамаша. Ну-ка, выворачивай карманы и доставай поскорей документы, у нас нет времени трепаться!
– Хорошо, начальник, будь по-твоему, – ответил мужчина. – Мне скрывать нечего, да вот ваши же ребята вечно трахают меня вдоль и поперек, стоит мне выйти из дому, а я человек рабочий. Я работаю кажный день.
Пока Кильвинский исследовал протянутую ему карточку по соцобеспечению, Гус размышлял о том, что напарник его умеет подать себя в разговоре. Гнев Кильвинского не знал границ, а если учесть еще и внушительные габариты полицейского, нетрудно понять, чего так испугался негр. Да ведь и речь убеждала: Кильвинский говорил с ним его же языком, точь-в-точь как негр, подумал Гус.
– Эту писульку дерьмовой не назовешь, приятель, – сказал Кильвинский. – А есть при тебе что-нибудь такое, где были бы твои пальчики или, к примеру, фотка? Может, у тебя есть при себе водительские права?
– А на кой они мне? Я машину не вожу.
– На чем попадался?
– Картишки, штрафные талоны для хреновых водил, пару раз ходил в подозрительных.
– Подделка денег?
– Нет, приятель.
– Мошенничество?
– Нет, приятель. Плутую я совсем чуть-чуть, я не какой-нибудь преступник, без дураков говорю.
– Вот и нет, с дураками, – сказал Кильвинский. – У тебя даже во рту пересохло. Вон и губы облизываешь.
– Ч-ч-у-у-у-у-шь, приятель, когда меня окликают синие мундиры, я всегда нервный делаюсь.
– И сердечко стучит как молоток, – сказал Кильвинский, кладя ему руку на грудь. – Имя, настоящее!
– Гэнди. Вудроу Гэнди. Точно, как оно в карточке прописано, – ответил мужчина, нервничая теперь куда заметнее. Он переминался с ноги на ногу и не мог совладать с шустрым розовым языком, ежесекундно увлажнявшим коричневые губы.
– Прыгай в машину, Гэнди, – приказал Кильвинский. – Через дорогу нас ждет одна старая пьянчужка. Хочу, чтобы она на тебя взглянула.
– О-го-го, приятель, это уже принудиловка! – жаловался Гэнди, пока Кильвинский похлопывал его по плечу. – Поклеп и принудиловка!
От Гуса не ускользнуло, что Гэнди знает, с какого боку подойти к полицейской машине. Сам Гус уселся за спиной у Кильвинского и потянулся через весь салон закрыть на замок ближнюю к Гэнди дверцу.
Они поехали обратно к банку и нашли там Леони. Рядом с ним в машине сидела потрепанная негритянка лет сорока, с затуманенным взором. Когда Кильвинский притормозил перед ними, она поглядела украдкой из окна автомобиля на Гэнди.