– Дерьмо ты, Кильвинский, чтоб тебя... Вечно до меня докапываешься, – сказала та, что помоложе, азиатка в темно-рыжем парике. Лет ей поменьше моего, решил Гус.
– Что это за бэбик? – спросила другая, ткнув в него пальцем и выказав покорное смирение и готовность взобраться на высокую подножку. Для этого платье, облегавшее тело плотно, словно трико, ей пришлось задрать к самым бедрам.
– Ну-ка, бэбик, подсади, – обратилась она к Гусу, однако руки ему не подала. – Возьмись-ка пятерней покрепче за мой роскошный зад да толкай.
Кильвинский пожевывал мундштук и от души забавлялся, наблюдая за тем, как его напарник уставился на совершенно голые крепкие ягодицы – эту темную гладкую дыню с отломленным черенком. Гус обхватил ее за талию и помог подняться, она истерически захохотала, а Кильвинский лишь мягко усмехнулся, запирая двойные двери, потом они оба вернулись в кабину.
Следующую подобрали на Адаме, но теперь, когда фургон выехал на охоту, это тут же усекли: девиц значительно поубавилось. Тем не менее на Двадцать седьмой они подобрали еще трех. Одна из них в бешенстве насылала проклятья на голову Кильвинского за то, что он обслужил ее вне очереди: она каталась в этом вагончике только вчера, правда с другим «легашом».
Очутившись в фургоне, проститутки тут же принялись тараторить и смеяться. По их щебетанию нельзя было сказать, что они очень уж расстроены. Гусу показалось, что кое-кто из пассажирок, похоже, наслаждается этой короткой передышкой во время уличной работы. Он поделился своими соображениями с Кильвинским, который сказал, что в этом есть доля истины: работа у них поопаснее многих, да и сил отнимает достаточно, вспомнить хотя бы тех грабителей и садистов, что видят в них свою добычу. От каких-то бед их ограждают сутенеры, но оградить от других сводников, непрерывно только тем и занятых, как бы увеличить количество стойл в своих конюшнях, они не в состоянии.
На Двадцать восьмой улице перед открытой дверцей дежурной машины стоял тот самый длинный полицейский, что разговаривал с Лафиттом в раздевалке.
Теперь он болтал вместе с напарником с двумя проститутками. Длинный жестом пригласил Кильвинского свернуть к обочине.
– Вот парочка для тебя, Энди, – сказал он.
– Ну-ну, везучий черт, за это тебя следовало бы определить в сержанты, – сказала шоколадного цвета девица с нечесаными волосами и в строгом коротком черном платье.
– Ты ей не нравишься, Бетел, – сказал Кильвинский Длинному.
– Он и знать не знает, как ублажить женщину, – сказала девица. – Его все терпеть не могут, трусливого черта.
– Что-то я не вижу здесь женщин, – сказал Бетел, – только две шлюхи какие-то.
– Жена твоя шлюха, ублюдок ты этакий, – прошипела та, всем телом подавшись вперед. – И трахается за гроши. А я за это дело имею что ни день по двести долларов, слышите, вы, жалкие злобные онанисты! Так что настоящая шлюха – твоя женушка.
– Ну-ка, полезай в вагон, сука, – сказал Бетел и спихнул девицу с тротуара. Гусу пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.
– В один расчудесный день мы еще разделаемся с вами, меловые хари, – всхлипнула девица. – Ты, дьявол! Не забоюсь я таких чертей, как ты, слышишь? Ничего не забоюсь! Какого хрена мне бояться злобных онанистов да ваших вонючих спиц!! Пихаесся? Пихайся-пихайся, тебе все одно не уйти от расплаты, слыхал?
– О'кей, Элис, будет тебе, запрыгивай, сделай одолжение, – сказал Кильвинский и поддержал ее, пока она, сдавшись, влезала в фургон.
– Ну хоть разок бы этот сосунок словами говорил, а не блевался, – раздался голос из черноты «вагона». – Думает, люди что твои шавки или того хуже. Мы, матьтвоядавалка, все ж женщины.
– С тобой покамест не знакомился, – сказал Бетел, протягивая Гусу руку, тот пожал ее, вглядевшись в большие карие глаза.
– Вот, набираюсь опыта, – ответил Гус, запинаясь.
– В этом мусорнике с требухой, – уточнил Бетел. – Что ж, тоже дело.
Тебе следовало работать в Ньютонском округе...
– Бетел, нам пора двигаться, – сказал Кильвинский.
– Только два слова, Плибсли, – сказал Бетел. – По крайней мере, работая здесь, ты никогда не столкнешься нос к носу с тем, кто смышленей тебя.
– Мне тоже полезать в фургон? – спросила вторая девица, и Гус впервые за весь вечер увидел тут белую. Пышный черный парик и темные глаза.
Превосходный загар, но и тот не способен скрыть изначальной белизны кожи.
Исключительно хороша, подумал Гус.
– Твой мужик – Эдди Симмс, верно? Ниггер, – зашипел Бетел, держа ее за плечо. – Все свои деньги ты отдаешь ниггеру, так ведь? Ради него и его шевелюры ты готова на все, ведь так? Значит, ты и сама негритоска, верно?
Что скажешь, черномазая?
– Отправляйся в «вагончик», Роза, – сказал Кильвинский, беря ее за руку, но тут Бетел дал ей такого пинка, что она выронила сумочку и тяжело рухнула на Кильвинского. Тот чертыхнулся и, пока Гус поднимал сумку, одной ручищей подсадил ее в фургон.
– Когда поработаешь у нас еще с какое-то время, может, выучишься, что нехорошо так грубо обходиться с подопечными твоего коллеги, – сказал Кильвинский Бетелу, прежде чем сесть в свой фургон.
Секунду Бетел не сводил с его лица глаз, но, так ничего и не сказав, повернулся, сел в машину, и она с ревом устремилась к Западной авеню. Не успел Кильвинский завести мотор, того уж и след простыл.
– С этим парнем хлопот полон рот, – сказал Кильвинский. – Всего два года в полиции, а с ним уже масса проблем.
– Эй, – раздался голос сзади, едва началась эта бесцельная езда с единственной задачей – утомить проституток. Фургон, подпрыгивая и трясясь, как раз пересекал Джефферсонский бульвар. – Ну что бы вам здесь подушки не завести! Ужас как тряско.
– Твоя подушка всегда при тебе, малышка, – сказал Кильвинский, и раздались смешки.
– Эй, серебряный ежик. А как насчет того, чтоб смотаться до Вермонтской и там нас отпустить – или хотя бы до Вермутской? – послышался новый голос.
– Мне сегодня до зарезу нужно подзаработать.
– Кильвинский у нас – душка, – сказала другая. – Он нам и виски устроит, тока нужно хорошенько попросить. Ты же душка, правда? А, мистер Кильвинский?
– Крошка, души у меня столько, что мне с ней никак не совладать, – отвечал Кильвинский.
Девицы лопались от смеха.
– Глянь-ка, показывает, что умеет ботать на нашей фене, – раздался хриплый голос, похоже, той, что пререкалась с Бетелом.
У винного магазина Кильвинский притормозил и крикнул через плечо:
– Приготовьте денежки и скажите, чего взять, – затем повернулся к Гусу:
– Оставайся в фургоне. Я мигом.
Кильвинский обошел грузовик и отпер дверь.
– Гоните по доллару, – сказала одна из девиц, и Гус услыхал, как зашуршала одежда, зашелестела бумага и зазвенели монеты.
– Две кварты молока и пять виски. Так пойдет? – спросила одна, и несколько голосов ответили ей ворчливым «у-гу».
– Давайте так, чтоб на стаканчики хватило, – сказал Кильвинский. – Свои деньжата я тратить и не подумаю.
– Малыш, коли б ты сдал обратно этот синий костюмчик, тебе бы не пришлось за бабки горевать, – сказала та, кого звали Элис. – Я бы кормила тебя весь век за твою пригожесть, чертяка ты этакий.
Девицы громко рассмеялись, и смеялись столько, сколько понадобилось Кильвинскому на то, чтобы закрыть «вагончик», войти в магазин и спустя несколько минут вернуться оттуда с пакетом.
Он сунул его в дверь, потом пошел обратно к кабине. Они уже снова ехали, когда Гус услышал, как разливают спиртное.
– Сдача в мешочке, – сказал Кильвинский.
– Дьявол его съешь, – пробормотала одна из проституток. – В целом мире, матьтвоядавалка, нет ничего лучше, чем виски с молоком. Кильвинский, хочешь глотнуть?
– Ты же знаешь, на дежурстве нам нельзя.
– Зато я знаю, чего на дежурстве нам можно, – сказала другая. – И чего твой сержант не унюхает. Могу научить, коли встанешь на колени и обработаешь меня на французский манер.
Захлебываясь, девицы хохотали до упаду Кильвинский ответил:
– Я чересчур стар для вас, девчата.
– Когда передумаешь, дай мне знать, – сказала Элис. – Лисичка вроде меня сумеет вернуть тебе молодость.