Едва они добрались до своего района, как Гус принял вызов отправляться на Мейн-стрит: семейная ссора.
– Только не это! – простонал Рэнтли. – Опять назад в проклятый Ист-Сайд.
Гус заметил, что напарник, которого вообще-то нельзя было упрекнуть в медленной езде, по этому сигналу заспешил со скоростью улитки, ползущей на собственные похороны. Спустя несколько минут они остановились перед ветхим двухэтажным домишком, напоминавшим снаружи длинную узкую трубу, выкрашенную в серый цвет. Похоже, его делили меж собой четыре семьи, однако искать нужную дверь не пришлось: крики были слышны уже с улицы.
Чтобы пробиться сквозь этот шум, Рэнтли трижды пнул дверь ногой.
На пороге появилась женщина лет сорока, ее прямые плечи прогнулись от тяжкой ноши: одной рукой она держала дородного шоколадного младенца, в другой были чашка серой кашицы и ложка. Детская кашица размазалась по всему лицу ребенка, а пеленка, в которую он был завернут, оказалась точь-в-точь того же цвета, что и облицовка дома.
– Входите, начальники, – кивнула она. – Это я вас вызывала.
– Ага, так и есть, ты, шелудивая задница, ты их и вызвала. Закон ей подавай! – произнес мужчина с водянистыми глазами и в грязной майке. – Но уж покуда они здесь, расскажи-ка им про то, как пропиваешь мое пособие, да про то, как я гну спину, чтобы прокормить этих оболтусов, и при том знать не знаю, кто так славно мне подсобил, что уродились на свет и вон те трое!
Порасскажи им.
– О'кей, хорошо, – сказал Рэнтли и поднял руки, взывая к тишине. Гус заметил, что четверо ребятишек, растянувшись на покосившейся кушетке, не отрывают глаз от телевизора, не обращая внимания ни на схватку своих родителей, ни на прибывшую полицию.
– Ну и муженек, тьфу! – Она действительно сплюнула. – Знаешь, начальник, как напьется, так тут же вскарабкается на меня, все равно как сбесившийся самец, и даже не поглядит на то, что рядом детвора. Вот что это за человек!
– Наглая брехня, – отозвался мужчина, и Гус понял, что нагрузиться успели оба. Мужчине можно было дать лет пятьдесят, однако плечи словно вырублены из каменной глыбы, на бицепсах густо набухли жилы. – Лучше я сам тебе расскажу, – обратился он к Рэнтли. – Мы ведь с тобой мужчины, да и человек я работящий.
Рэнтли обернулся и подмигнул Гусу, а тот подивился тому, сколько раз еще придется ему слышать от негров их неизменную присказку насчет того, что «мы с тобой мужчины». Они будто боятся, что Закону, сочиненному белыми, нужно это доказывать. Знают, как произвести благоприятное впечатление на полицейских: достаточно сказать, что ты работаешь, а не клянчишь подачки с чьей-то благотворительности. Интересно, подумал Гус, сколько негров говорили ему о себе это вот самое «я человек работящий», словно оправдываясь перед сочиненным белыми Законом, и случалось, что не без пользы для себя, уж он-то видел, как оно срабатывало, когда полицейского, собиравшегося всучить штрафной талон за нарушение правил уличного движения, удавалось увещевать какому-нибудь черному в рабочей каске, или с ведерком с завтраком, или с банкой мастики для полов, или с каким другим доказательством своей причастности к труду. Гус знал, в чем тут штука: что с них, негров, взять, рассуждали полицейские, а потому сама по себе любая работа да чистые детишки служили как бы неопровержимым свидетельством того, что перед ними порядочный человек и благонадежный, не в пример тем, другим, чьи дети никогда не нюхали мыла и кого так легко было зачислить во враги.
– Мы здесь не для того, чтобы судить кулачные бои, – сказал Рэнтли. – Давайте успокоимся и поговорим. Вы, сэр, идите-ка лучше сюда и побеседуйте со мной. А вы, мэм, излейте душу моему напарнику.
Чтобы развести их по разным углам, Рэнтли, как Гус и предвидел, прошел с мужчиной на кухню. Сам Гус уже внимал рассказу женщины, едва, правда, вникая в то, что она говорит: слишком много подобных историй ему доводилось слышать. Им только бы выговориться, а там – полегчает. После можно внушить мужу сходить прогуляться да немного поостыть, прежде чем возвращаться домой, – вот тебе и весь секрет разрешения семейных ссор.
– Это собака, а не человек, точно, начальник, – сказала женщина, запихивая полную кашицы ложку в маленькую и прожорливую розовую пасть.
Только эта ложка и могла заткнуть орущему младенцу глотку. – Ужас, как ревнив, да еще пьянствует дни напролет и нигде толком не работает. А живет на пособие, что платит мне округ, валяется тут вверх брюхом, и ничего другого ни единого разочка я от него не видала, а вместо деньжат снабжает меня вот этой детворой. Все, что мне от вас нужно, – это чтоб вы забрали его отсюда куда подальше.
– Вы с ним расписаны? – спросил Гус.
– Нет, мы так, по-обычному, без бумажки.
– Вместе давно?
– Да уж десять лет, больше терпеть сил нету. Давеча, на прошлой неделе, получила я, значит, деньги по своему чеку, ну, прикупила кое-чего из продуктов, пришла в дом, а этот человек выхватил всю сдачу – прямо из руки хвать! – и ушел, и целых два дня ублажал какую-то бабу, а потом гляжу – возвращается, без единого цента в кармане, а я, дура, его даже не прогоняю, впускаю сюда, а в благодарность сегодня вечером этот ниггер залепил мне кулачищем за то, что не даю ему денег, чтоб он себе зенки заливал. Ей-богу, не вру! Это так же верно, как то, что на руках у меня уплетает свой ужин мой малютка.
– Что ж, тогда мы попытаемся убедить его на какое-то время уехать отсюда.
– Пусть убирается из этого дома подобру-поздорову!
– Мы ему это втолкуем.
– Я из сил выбиваюсь, чтоб воспитать моих детей, как оно положено, я ведь вижу, что нонешняя детвора только дурака валяет да курит анашу, а в голове одни прыгалки да пикалки.
Внезапно град ударов по входной двери заставил Гуса встрепенуться.
Хозяйка шагнула к ней и распахнула ее перед пожилым темнокожим мужчиной в лохмотьях, которые были прежде купальным фланелевым халатом. Он не скрывал своей ярости.
– Здорово, Харви, – сказала женщина.
– У меня башка раскалывается от тутошного ора, – сказал гость.
– Он опять меня поколотил, Харви.
– Коли не можете поладить промеж собой, лучше выметайтесь из моего дома. У меня здесь вы жильцы не единственные.
– Чего тебе тут надо? – раздался крик хозяйкиного мужа, и тот в три сердитых прыжка пересек всю гостиную. – Плату за квартиру мы внесли, так что тебе тут делать нечего. У тебя и прав таких нету сюда вваливаться.
– Мой дом, что хочу, то и делаю, и права тут я сам себе устанавливаю, – ответил мужчина в халате.
– Ну-ка, уноси скорей отсюда свою задницу, не то я вышвырну тебя вон, – сказал тот, что в майке, и Гус убедился, что владелец дома был вовсе не так свиреп, как казался. Невзирая на то, что между ними уже стоял Рэнтли, Харви благоразумно отступил.
– Кончайте, – сказал Рэнтли.
– Ну чего бы вам не увести его с собой, а, начальники? – спросил Харви, сникая под жестким взглядом коренастого крепыша в майке.
– Ага, чтоб ты тут мог увиваться за моей бабой да в ухо ей сопеть? Это бы тебя еще как устроило, скажешь – нет?
– Почему бы вам, сэр, не отправиться к себе? – сказал Рэнтли владельцу.
– А мы бы тем временем все утрясли.
– Да вы, начальники, не беспокойтесь, – сказал тот, что в майке, сверля Харви слезящимися черными глазами и в деланном презрении скривив синеватые губы. – Я не стану его обижать. Это же писунок.
В умении оскорблять они кому угодно дадут фору, подумал Гус. И с каким-то благоговейным страхом взглянул в это черное грубое лицо: вон как раздуваются ноздри, а все вместе – и глаза, и рот, и ноздри – словно лепят портрет самого Презрения.
– Коли у меня рука и зачешется, я даже пальцем его не трону. Он ведь не мужчина. Так, недоразумение.
У них есть чему поучиться, думал Гус. Других таких во всем мире не сыскать. Страшновато, конечно, зато можно узнать много полезного. Да и где найти такое место, чтобы не было страшновато?..